Психастенический портрет
Синтонные особенности обретают еще большую проявленность в сравнении с психастеническими (тревожно-сомневающимися реалистическими) (как и психастенические – рядом с синтонными).
Смотрим в парах с синтонными работами репродукции картин: К. Моне. «Поле маков», «Завтрак» (1868) (пара – «За обедом» З. Серебряковой), «Читающая»; А. Сислей. «Урок»; К. Писсаро. «Сидящая крестьянка (Девочка с прутом)», «Сельская горничная», «Молодая девушка, штопающая чулки».
Тревожно-сомневающаяся реальность приблизительна, лишь слегка намечена реалистическим анализом, смётана из деталей, пробившихся в психастеническую душу через деперсонализационность, окутана тревожными, приглушенными, зыбкими чувствами. Видим неуверенное, но (поэтому) бережное, осторожное (с боязнью ошибиться), нежное, уважительное прикосновение к жизни, с готовностью рассмотреть, понять, прочувствовать, принять или по достоинству оценить все новые и новые подробности, извиниться за неточность.
Примером литературного психастенического портрета (т.е. портрета, созданного тревожно-сомневающейся душой) могут быть воспоминания К. Станиславского о Чехове. Вот начало:
«Где и когда я познакомился с Антоном Павловичем Чеховым – не помню. Вероятно, это случилось в 18.. .
В первый период нашего знакомства, то есть до возникновения Художественного театра, мы изредка встречались с ним на официальных обедах, юбилеях, в театрах.
Эти встречи не оставили в моей памяти никакого следа, за исключением трех моментов.
Помню встречу в книжном магазине А. С. Суворина в Москве.
Сам хозяин, в то время издатель Чехова, стоял среди комнаты и с жаром порицал кого-то. Незнакомый господин, в черном цилиндре и сером макинтоше, в очень почтительной позе стоял рядом, держа только что купленную пачку книг, а А. П., опершись о прилавок, просматривал переплеты лежавших подле него книг и изредка прерывал речь А. С. Суворина короткими фразами, которые принимались взрывом хохота.
Очень смешон был господин в макинтоше. От прилива смеха и восторга он бросал пачку книг на прилавок и спокойно брал ее опять, когда становился серьезным.
Антон Павлович обратился и ко мне с какой-то приветливой шуткой, но я не ценил тогда его юмора.
Мне трудно покаяться в том, что Антон Павлович был мне в то время мало симпатичен.
Он мне казался гордым, надменным и не без хитрости. Потому ли, что его манера запрокидывать голову назад придавала ему такой вид, - но она происходила от его близорукости: так ему было удобнее смотреть через пенсне. Привычка ли глядеть поверх говорящего с ним, или суетливая манера ежеминутно поправлять пенсне делали его в моих глазах надменным и неискренним, но на самом же деле все это происходило от милой застенчивости, которой я в то время уловить не мог. (…)» (Чехов в воспоминаниях современников. – М., 1954. С. 348-349).