Октябрь 2009
12.10.09 В музыке А.Шнитке слышу размышление. Она заставляет думать в том смысле, что есть потребность думать, и эта потребность не находит в жизни выхода. И дома не получается думать, не располагает к этому обстановка, а на группе думается хорошо. Мне в жизни нужен какой-то выход к музыке. Дома, в последнее время, когда мама уезжает на дачу, звучит симфоническая музыка – концерты по телеканалу «Культура» . Странно смотреть на дирижёра, размахивающего руками, на музыкантов, которые водят смычками по струнам скрипок, -- кажется, что они не имеют никакого отношения к звучанию музыки, -- отворачиваешься от экрана телевизора и слушаешь чистую, настоящую музыку как музыку небесных сфер. Не воспринимаю симфоническую, серьёзную музыку как творение рук человеческих, слишком чувствую её оторванность от грешной земли, -- такой небесной гармонии на земле, кажется, и быть не может.
В последнее время мне трудно стало говорить об абстрактных вещах, о терминах, имеющих какое-то общее, обобщающее значение, например, о музыке. Почему? Наверное, где-то это происходит от того, что такие термины, в том числе музыка, бывают очень разными по содержанию и наполненности смыслом, но и от того, что из термина, слова для меня ускользает сам смысл, его глубина, он (оно) не столько дробится на множество определяющих его понятий, сколько эти самые понятия не могут вместиться у меня в одно это слово, также как саму жизнь нельзя вместить в какие-то рамки действительности, как в даты рождения и смерти, между которыми ставится тире. Широта, всеохватываемость этих слов, обозначающих абстрактные вещи, так велика, что составляет в моём понимании целый мир, в котором творится это действо, например, мир музыки, и пределы его остаются размытыми, так как включают в себя взаимодействие множества людей и предметов, сопредельных с музыкой областей, невидимыми нитями, опосредованно всё-таки связанных с музыкой, и таким образом, охватывающих с помощью этих невидимых нитей весь существующий для меня мир также, как связывает весь мир Интернет, телефонная сотовая связь или радиоволны.
14.10.09 В веточках американских клёнов, растущих вдоль железной дороги, осенью обнаруживается что-то японское: каждое из звеньев сложного листа сворачивается в трубочку вдоль и заостряется, обособляясь одновременно от других, в то же время меняя цвет со светло-зелёного на жёлто-красный, более яркий, и всё это великолепие стоит вихрасто и легко-пирамидально рядами и кажется удивительно красивым: каждый сам по себе и в то же время вместе с другими – в единстве.
Немного о Паустовском: Паустовский увереннее меня, создаётся впечатление, что он знает, как надо жить. У меня такого ощущения нет. Я не знаю, как жить, а просто живу.
Психастеничности больше в нём, он более зрелый. Мне ближе Пришвин – более непосредственный, как бывают непосредственны дети, но от Пришвина я всё же ухожу, как бы пройдя определённый этап в развитии. Не знаю, куда я иду; иду ли я в направлении Паустовского? Не знаю. Не во всём его понимаю – в уверенности не понимаю, но в зрелости – понимаю.
То, не то – определяю для себя, когда читаю Паустовского, моё, не моё, близко, не близко – чередуется. То, что близко – близко очень: тёплое и бережное отношение к людям, неблизко – холодноватое отношение к природе; в этом смысле, конечно, мне ближе Пришвин.
Во мне живёт боязнь навредить людям, и я отступаю в тень со своей самостью, которой могу навредить, зная себя.
Зацикленность на природе может давать проблемы в мире людей, потому что законы разные действуют в мире природы и в мире человека.
15.10—21.10.09 Ещё об американских клёнах: оттенки розового, красного появляются на листьях, когда температура воздуха понижается до определённого предела. Ведь и правда: до позапрошлого дня я не замечала эти заросли вдоль железной дороги, хотя езжу в электричке уже целый месяц. Но появились оттенки розового в жёлтом, и они обратили на себя моё внимание. И вообще, стала теперь больше замечать: не в целом, а в основном – мелкие детали; то одно вдруг откроется, то другое. Интересно, что ведь оно, то, что не виделось раньше, существовало и пребывало там же, на том же месте, но было скрыто от меня моим невниманием. Хорошо, что открываются мелочи, открываются постепенно, не торопясь; хорошо, что начинает фокусироваться на них зрение. Это для меня значит, что я начинаю лучше видеть, и ещё, что уходит постепенно истерическое, открывая закрытую раньше для меня красоту мира.
Из окна электрички вижу теперь, например, как похожи, оказывается, бывают осенью растущие рядом берёза и осина, -- ветви их проникли в кроны друг друга, -- пожелтевшие одним цветом: то ли оттого, что природа каждой из них такая, то ли оттого, что растут они рядом и перенимают друг от друга окраску, стремясь стать похожими, то ли оттого, что растут на одной и той же почве. Хорошо ли им там, рядом друг с другом или это вынужденная ассимиляция?
Один цвет на двоих: яркий сочно-жёлтый, он – счастливый для меня, это цвет одуванчиков и солнечного лета; и как странно, что он светит мне сейчас, поздней осенью, в мелкой жёлтой листве берёз, осин и в крупной -- моих любимых обыкновенных клёнов с огромными простынями-листьями; они опадают и стелются под ногами, как благодать божья, образуя чудесные узоры на мокром асфальте, и освещают землю, по которой мы идём.
23.10.09 Поздняя осень. Получилось побыть в парке. Листья сохранились только на некоторых деревьях, липы стоят с голыми чёрными ветвями. Кое-где, редко, яркие жёлтые листья ещё крепко держатся на нижнем ярусе, ярко выделяются на фоне сырых чёрных стволов. Аутистическая вязь голых ветвей верхушек деревьев чётко выделяется на фоне закатного розово-голубого неба. Теперь неба в парке видно больше.
Потихоньку наступает вечер. Сначала тепло и приятно, но вот уже протягивает нижний ветер, и кленовые листья стремятся улететь вместе с ним, но лишь трепещут на ветру, не в силах оторваться от родных веток, и дерево ещё не готово отпустить их в свободный полёт. И мне кажется, что листья деревьев – это их дети: они рождаются у дерева весной и опадают осенью, пускаясь каждый в свой путь. Не хочется думать, что листья сгребут в кучу, что они совсем завянут, или что дождь втопчет их в грязь. Это, наверное, случится в будущем, а сейчас они ещё на дереве, ещё крепко держатся черенками за родные ветки, ещё у них продолжается общая, совместная жизнь. Все они – листья одного дерева, а значит – братья и сёстры, и они друг другу – родные.
26.10.09 После долгого перерыва я слушала романсы, потом все выходные потихоньку для себя я пела, и осознала вдруг красоту паузы, тишины между строфами, между строчками мелодии. И не только её красоту, но и необходимость относиться к ней серьёзно, не комкать, а выпевать концовку с постепенным выходом на паузу, замедляя мелодию голосом. Раньше эти паузы казались мне всего лишь пустотой, были лишены для меня какого-либо смысла, кроме физиологической потребности перевести дух и набрать побольше воздуха, чтобы потом было чем петь следующую музыкальную фразу. А тут вдруг понравилось выпевать неспешно мелодию со всеми смысловыми остановками, пользоваться голосом как музыкальным инструментом, вкладывая в тишину паузы важный смысл необходимости раздумий по отношению к тому, что спел и услышал. Открылась не только красота, но и целесообразность паузы, и пауза-тишина зазвучала для меня психологически, как будто к слушанию музыки, мелодии подключился ещё один, неизвестный и чуткий орган восприятия, который, наряду со слухом, зрением, осязанием и обонянием, включился вдруг у меня в работу и спящий во мне доселе. Тишина зазвучала, и русские романсы наполнились каким-то особым глубинным смыслом, и стала понятной строгость исполнения длительностей пауз не только как необходимость соблюдения ритмической канвы, как «математической основы» музыки, но и как некая и важная душевная составляющая, привнесённая композитором из глубины своей души, такая задушевность, которая во многом и призывает композиторов к написанию именно романсов.
Паузы – это то время, когда работает душа, и мне кажется, что исполнительское мастерство состоит в том числе и из того, чтобы разбудить в слушающих такие нежные струны души, побуждая к сотворчеству.
30.10.09 Стала обращать внимание на длительность процессов, явлений, происходящих на моих глазах и со мной. Раньше бывало так, что я находилась в сиюминутном состоянии, и была очень нетерпелива, для меня главным было «а подай мне всё сейчас, в сей же миг», но в последнее время я несколько замедлилась, и оказалось, что сиюминутность восприятия жизни упускает многие возможности осознания себя, и не стоит ставить такие дискретные пределы на долгий процесс под названием «жизнь». Для чего мне нужно было постоянно подводить вот такой итог, черту, за которой то, о чём мечталось, от пережитого с большим трудом отчаяния с сильным накалом эмоций будто бы уже не имело права на существование, отметалось как ненужное, перегорало в душе, не оставляя надежды, ведь, казалось бы, жизнь продолжается, и завтрашний день, и многие другие впереди -- они будут, и ты будешь жить в них, и в них также будут и какие-то радости и какие-то печали, и сегодняшний, и завтрашний, и все последующие дни -- так же определены к существованию Богом, как и те, что прошли.
Тем, что отвергала продолжение жизни в будущем, ставя предел своим желаниям и мечтам, я закрывала себе будущее, вообще-то, в норме, для большинства людей открытое и допускающее возможность изменения того, что почему-то пошло не так, как мне хотелось бы, что есть в будущем возможность многое исправить и, значит, есть возможности для выражения любви. Будущее не закрыто, и в нём с очень большой вероятностью заложено много хорошего, доброго, нужно только стараться занимать не пассивную, а активную позицию, то есть стремиться к хорошему и делать всё возможное, чтобы приблизить это хорошее, но ни в коем случае не закрываться и не ставить самой собой определённые пределы, за которыми будто бы уже и сама жизнь, как кажется, заканчивается. Моя прошлая психология – упадническая, депрессивная, негативная, мало того, это ещё была и психология катастроф и несчастных случаев, каких-то тяжёлых разрушающих стрессов -- дистрессов, которые ожидались мной почему-то по любому значащему для меня поводу, и чем более он был значим для меня, тем сложнее было выходить из дистресса; и не допускала возможности обновления, как преображения, не допускала самой возможности обновления, зауживая себя. Не видела и не знала, как жить в мире положительных ситуаций, которыми во множестве забрасывала меня жизнь и которые я отметала как не заслуживающие моего внимания, принимая их за долженствующие происходить в моей жизни, и не трактуя их как позитивные, радостные. Получается, что не умела радоваться тому хорошему, которое происходило в моей жизни, так как вектор жизни почему-то был направлен в минус, в мир отрицательных эмоций. Не верила, не доверяла хорошему, доброму, мало того, подозревала в нём скрытое плохое, которое поджидает, чтобы неожиданно выскочить исподтишка и напугать, поставить в неудобное и неловкое положение, чтобы разрушить с таким трудом налаженную и уже ставшую привычной жизнь.
Приняв сам процесс жизни как процесс, имеющий бесконечную длительность, и поняв его важность, приняв на себя ответственность за свою жизнь, поняла, что в силах изменить направление вектора жизни, вывести его в положительное русло, в мир положительных эмоций, радости, узнавать новое и не бояться его, зная, что новое вместе с новыми знаниями обязательно несёт положительный заряд и даёт новые возможности в дальнейшем развитии, даже если в новом сначала и видятся негативные стороны. Нужно понимать, что подсознание сначала сопротивляется новому как чуждому и генерирует негатив, и сопротивляется новому как неизвестному, несущему с собой (привет страхам!) какие-то неведомые доселе опасности, перед которыми предполагается спасовать. Теперь я понимаю, что это не так и не соответствует истине. Рада, что все эти страхи и предрассудки, само негативное мышление проявилось, всплыло из подсознания в сознание, и если раньше оно составляло мою действительность, проектируясь из подсознания в окружающий меня мир, то надеюсь, что, поняв это, мне удастся изменить мою жизнь в сторону улучшения, в том числе и отношений, в которых у меня было много проблем по жизни.
31.10.09 Первый снег тёмно-серыми хлопьями летит сверху с сумеречного неба, будто пепел от костра, что минуту назад поднялся в воздух вместе с языками огня, а теперь опускается снова на бренную землю уже в совсем другом качестве, лёгкий, никому не мешающий и уже никому не нужный, не то что вещь, что множество лет служила людям верой и правдой, а теперь сгорела на костре, прогорела в нём полностью и лишь пепел – лёгкий, воздушный, хрупкий – остался от неё, какой-то не вполне видимый, не вполне реальный, готовый рассыпаться от применения любой, даже самой слабой, силы и превратиться в ничто.
Так и первый снег рано или поздно съёжится от тепла воздуха или от соприкосновения с тёплой ещё землёй, превратится в микроскопическую капельку воды, впитается в землю и не останется от него тоже ничего, кроме воспоминаний.
Да и снегопад – кажется, такая сила: волна, массив снега несётся над землёй, перемешанный с ветром, в лавине ветра и что? Рано или поздно всё это утихнет, уляжется, растает на тёплой мокрой земле, и следа никакого не останется. Так, попугает только, чтобы люди впредь потеплее одевались, да и исчезнет.
Есть у пепла от костра и у первого снега и ещё сходство, и даже не сходство, а какое-то свойство, как будто бы не совпадающее с тем материнским началом, которое должно бы соблюдаться для гармонии: выйдя из горячего, раскалённого костра, пепел, охлаждаясь на воздухе, перестаёт быть горячим, легко приобретает температуру окружающего воздуха. И первый снег, который должен бы был образоваться при отрицательной температуре там, в туче, слетая на землю, продолжает оставаться снегом, но при этом перестаёт быть холодным. Для меня эти удивительные превращения приобретают особый смысл: мне кажется, я где-то рядом с пеплом и первым снегом по многим параметрам, что я сама – нечто вот такое маленькое, лёгкое, ускользающее, и парадоксальное, то яблочко, что упало почему-то очень далеко от яблони и приобрело какие-то другие свойства, словно природный гибрид, и произошло соединение несоединимого, взаимопроникновение: я – это тёплый снег. Вы знаете картину Поля Сезанна «Тающий снег в лесу Фонтенбло»? Такое количество оттенков – розовых, голубых и т. д. – всё это он, тающий снег. Похоже, что это и есть я, собственной персоной.