Из сборника 4, 1999

ЗАМЕТКИ С БЕРЕГА ВОЛГИ

Удивительно! Саша увлёкся цаплями. Его привлекают размер птицы и её полёт в небе. Плаваем на лодке и выискиваем, не стоит ли где в густых зарослях травы у реки, вытянув длинную серо-белую шею с большим клювом, величественная цапля.

Это - очень чуткая, внимательная и осторожная птица. В случае приближающейся опасности она тут же взлетает, взмахнув большими чёрными крыльями. Цапля - единственная, на мой взгляд, птица Верхневолжья, способная так долго парить высоко в небе, расправив крылья, как никакая дру-гая в этих местах, поэтому её легко узнать, как бы далеко она ни летела.

Но самое необыкновенное заключается в том, что эти птицы здесь очень распространены - их много, они кружат высоко в небе, стоят в болотных зарослях, на островах, поросших кустарником у воды и сосновыми лесами, в тихих заводях, которыми изобилует в этих местах Волга.

Мне, городскому, столичному жителю, совершенно удивительным кажется то, что птицы эти наряду с другими пернатыми - чайками, другими какими-то птицами, трясогузками, - живут не в зоопарке - в клетке, в вольере, - а на свободе, на вольной воле.

В тихих заводях полно жёлтых кувшинок и белых лилий, что закрываются на ночь, превращаясь в заострённые бутоны, а то и погружаясь в воду, так что проплывёшь мимо и не заметишь.

Раньше я практически не выезжала из Москвы больше чем за 25 км, поэтому жизнь городская, собственно, и была моей жизнью. Но, как оказалось, параллельно ей идёт жизнь совсем,совсем другая - жизнь большой реки Волги, жизнь прибрежных деревень со стадами коров на выпасе, жизнь сосен на постепенно вымываемых утёсах с осыпающейся желтизной песка, в котором приятно вязнут ноги, жизнь косяков маленьких рыбок, что на мелководье просвечиваются солнцем сквозь про-зрачную воду и неторопливо уплывают, почувствовав движение воды.

Болотные птицы гнездятся здесь, в июне сидят на гнёздах и яростно налетают на всех непрошен-ных пришельцев, будь то ворóны или люди, проплывающие на лодках,- они тревожно летают над своими гнёздами с беспокойными криками и сверху вниз стремительно бросаются на нарушителя спокойствия, стараясь устрашить и прогнать его от своих гнёзд.

На наших глазах так было с вороной, видимо, прилетевшей полакомиться птичьими яйцами. Она со всеобщим негодованием была выдворена с охраняемой птицами территории. Так было и с нами. Мы постарались побыстрее ретироваться за её пределы, потому что птицы подняли такой шум, что нам стало стыдно за своё невежество. Больше мы в заводях близко к островкам не подплывали, стараясь не тревожить покой птиц.

Всё-таки удивительно, как могла сохраниться нетронутой дикая природа, когда рядом повсюду расположены деревни, посёлки, турбазы, а по берегу Волги проходит автомобильная дорога "Моск-ва-Петербург", кроме того масса туристов с палатками поселяется на берегах в жаркую погоду (всюду, где можно причалить лодку, обнаруживается палаточный городок).

И всё же птицы не улетают из этих мест, рыба играет перед закатом в тёплую погоду, молодые сосенки растут себе на утёсах взамен поваленных ветром и подмытых рекой старых деревьев. Ведь это их родина.
Жизнь продолжается.

 Да, да, да! Я очень, очень хотела сюда приехать, здесь оказаться. Но только не знала этого, пока не приехала. Тут, на турбазе, - большая комфортабельная гостиница и несколько небольших домиков, расположенных в живописном сосновом бору на берегу реки Волги. Здесь, в верхнем течении, в Тверской области, река разливается в большие озёра, и масса островов и островков является летом пристанищем для туристов с палатками и массы гнездящихся в этих местах водоплавающих птиц, в том числе чаек. Там, где река делает повороты или песчаные берега островов размываются водой, на высоких мысах обнажаются корни сосен - причудливой формы, уходящие вниз, в песок, к воде. Год от года вновь и вновь вода размывает песчаные мысы, и иногда непонятно, на чём вообще держит-ся сосна, да вдобавок она ещё и растёт - так высоко её корни оказываются над песчаной отмелью. Лишь один корешок уходит вниз, в песок, на нём она и стоит. Тронешь такую сосну - она раскачива-ется, и, хотя и стоит, видно, что век её, увы, недолог.

Какая красота, когда вдруг заметишь стайку маленьких рыбок, греющихся на залитой солнцем и чуть лишь покрытой водой отмели, совсем близко от берега, ещё и ещё стайку вон там, неподалёку. Только что ты и не знал о существовании этих рыбок, а поди ж ты - вот они, тоже живут себе, поживают, ничего не зная о жизни человеческой.

Нигде раньше не видела я такого большого неба, от горизонта до горизонта, особенно заметно это, когда выезжаешь на лодке на середину реки. Небо - огромное, глубокое - это сам по себе целый мир, в котором для людей созидается погода.

Утром на небе всходит солнце, оставляя дорожку на реке, оно проходит днём через зенит, садит-ся вечером в реку, уходит за горизонт до нового утра, но - боже мой! - какое оно бывает разное в разную погоду. И, конечно, небу не обойтись без облаков, тоже разных, в зависимости от ветра: то они вытягиваются длинной узкой полосой на горизонте, - это происходит преимущественно вечером, - подсвечиваются заходящим солнцем всеми оттенками от розового до фиолетового; то в столь ярко-синем глубоком высоком небе, будто никогда я такого не видела, - даже дух захватывает, - степенно проплывают большие высокие пушистые ярко-белые облака, похожие на огромные овечьи шапки или же на огромные коробочки созревшего хлопка, распираемые изнутри, но чётко держащие свою форму. Они светятся, и кажется, что такой красоты и величественности мне больше не увидеть нигде и никогда.

И я стараюсь запомнить всё это, во что бы то ни стало запомнить, чтобы вспоминать потом, дождливой городской поздней осенью, долгими тоскливыми вечерами.

1998


* * *
 

Что поразило меня больше всего? Что поразило меня больше всего в тот летний день, когда, то-ропясь по своим делам, я шла по Чистопрудному бульвару? Шла по аллее мимо пруда, а вокруг, по обе стороны бульвара, за узорчатой решёткой, которой бульвар отгорожен от улицы, мимо высоких старых домов, бежали и бежали бесшумно разноцветные машины; стоял лишь привычный шум большого города. Только что отреставрированное здание ресторана "Джалтаранг", выходящее окнами на пруд, своей архитектурой походило на дворец 18 века. Рабочие деловито разбирали мусор, оставшийся от строительства, спешно наводили порядок вокруг здания. Солнце заливало всё вокруг своим щедрым светом, кроны лип на бульваре густо курчавились.

А на пруду... На прекрасном пруду с зелёной гладью воды и отражёнными в ней белыми, светящи-мися изнутри, облаками уток, которых я надеялась увидеть, не было. Вместо уток я с удивлением увидела плот - большой, прямо-таки огромный плот, сколоченный из длинных досок, на котором на-ходился не ребёнок, нет, а совершенно взрослый человек. Согласитесь, что такую картину чрезвы-чайно редко можно встретить в Москве, в трёх километрах от Кремля! Человек был несколько мо-ложе средних лет, коренаст, в огромных болотных сапогах с отворотами, в перчатках; в руках его были грабли с длинной-длинной ручкой. Не обращая на прохожих никакого внимания, человек сосредоточенно старался подцепить граблями что-то, находящееся по водой, а это "что-то" упорно со-противлялось, так что по временам человек даже вытирал пот со лба. Я обошла пруд и пригляде-лась: граблями он вытаскивал из воды водоросли и укладывал в кучу на середине плота, - иными словами, очищал пруд от водорослей, которые к середине лета чрезмерно разрослись в толще воды и кое-где даже выглядывали на поверхность. Когда человек тяжело вытягивал из воды свои удиви-тельные грабли, на них была намотана целая копна косматых, пружинящих водорослей необыкновенного бутылочно-зелёного цвета; с шумом с них стекала вода, они упирались, как могли, всё ещё держась там, в глубине, корнями за дно; человек напрягал все свои силы, плот даже несколько ухо-дил под воду, корни рвались,и, наконец, вытягивались на свет божий последние, самые длинные стебли с белыми корнями, никогда ранее не видевшие солнечного света.

Зелёный стог на плоту всё рос и рос, плот медленно поворачивался в такт движениям человека, и ясно было, что занятие это ему нравится, и он, взрослый, доволен, как мальчишка. Пожалуй, он даже гордился тем, что именно он выполняет эту работу.

Каюсь, я стояла поодаль, позабыв про дела, не в силах оторваться от столь захватившего меня зрелища, и впитывала необычный запах потревоженной стоячей воды и водорослей и необыкновен-ные хлюпающие звуки, будто давно мечтала всё это увидеть и услышать. Это была возможность прикоснуться к жизни другого, отличного от нашего, подводного мира, где его жители - водоросли, где жизнь протекает неспешно: с проплывающими мимо прозрачными рыбами, с тишиной, в кото-рую почти не проникает звуков, без движения воды вокруг; только солнце пытается заглянуть в глубину, и тянутся к нему верхушки подводных растений.

Я живо представляла, будто это я там, на плоту, в болотных сапогах; что это я проворно управ-ляюсь с водорослями, что я исследую подводный мир, и временами это ощущение становилось со-вершенно реальным, я становилась этим человеком; забыв про себя, смотрела на мир его глазами. Тогда выключался шум большого города, и в тишине оставались только звуки воды, стекающей с водорослей; зрелище было фантастическим и притягивающим, и я совсем забыла о времени.
Потом я заметила и других рабочих, вылавливающих мусор и водоросли сачками с берега. Но лица их были скучны и равнодушны, и видно было, что они недовольны тем, что их заставили заниматься такой грязной и неприятной работой. А я? Я тайно завидовала им.

Человека на плоту окликнули с берега его знакомые - молодая жнщина, коротко стриженная, в шортах, - совсем как подросток, - и её дочка, девочка лет трёх. Наверно, они попросили покатать их на плоту, а рабочий согласился. И вот уже он, как заправский плотогон, отталкивается шестом от берега, и две трогательные хрупкие фигурки - большая и маленькая, - стоя на зыбком плоту и держась за руки, медленно скользят по водной глади на середину зелёного, ставшего вдруг огромным, пруда, будто пускаясь в далёкое, полное опасностей, плавание по океану жизни.

1998

 

* * *
 

Как клочки, как обрывки листочков,
Полетев, закружились строчки,
Как осенние сыплются листья
В листопадную светлую пору.

Для чего вы ко мне явились,
Почему вспоминаетесь снова,
Оторвавшись от четверостиший,
Что когда-то давно сочинились?
Для чего вы ко мне возвратились?

Чтоб могла понять, что меняюсь,
Оставаясь всё же собою?
Что сама к себе возвращаюсь,
Смирясь со своей судьбою?

В этих строчках - души состояния,
Крик надсадной, ноющей боли...
Эти строчки - теперь достояние
Моей и общей истории.

29.10. 98


 

* * *
Прозрачно высокое небо вокруг,
Óтсвет на всём голубого...
Тогда понимаешь - природа нам друг,
И "осень" - прекрасное слово.

Октябрь 1998


 

* * *
 

Конёк-горбунок - он почти что из сказки,
Ушастый и добрый конёк-горбунок, -
Ведόм под уздцы, и совсем без опаски
Он улицу передо мной пересёк.

Покорно катает детей он в повозке
По кругу, довольные дети визжат;
Но как же тоскует конёк в перевозке,
И как равнодушен возницы взгляд...

И в центре Москвы, в зоопарке, для Друга
В мечтах превращаясь в надёжный оплот,
Невзрачный конёк, но душою прекрасный,
Живёт и Иванушку доброго ждёт.
Октябрь 98

 

* * *
 

За окошком опять дожди,
Снова осень стучится в двери.
Но теперь, осень, жертвы моей не жди,
Я в угрозы твои не верю.

А дождинки, что сыплются с неба на нас
С серых туч со зловещим наветом, -
Это дань расставанью сочится из глаз,
Это слёзы прощания с летом.

Так природа печалится, сбросив листву -
"Сарафаны и платья из ситца", -
И деревья нагие стоят на ветру,
И на ветках - промокшие птицы.

Но осень пройдёт, и наступит зима
И укроет озябшую землю
Белым снегом, который завалит дома,
И в тиши снова снегу я внемлю...
И наслаждаться воздухом и светом,

16.09.98


* * *
 

Всему живому хочется дышать
И листья-руки к небу расправлять,
Обнять весь мир и радоваться лету.

28.11. 98


* * *
 

Лето. Отдых. Волжская турбаза.
Утро. Рано. Спят ещё туристы.
Но в окошко комнаты упрямо
Солнца луч сверкает золотисто.

Сон стряхну, балкона дверь открою,
Выйду подышать прозрачным светом.
Вот оно какое, это чудо -
Тишина турбазовского лета.

Полотенце быстро брошу в сумку,
Натяну купальник "в незабудки"
И на пляж пойду - купаться в речке,
Чтоб успеть до массовой побудки.

Пять минут пройду я по тропинке,
По сосновому великолепью леса.
Щебет птиц и отдалённо - эхо
Леса тишину не нарушают.

Гладь воды, искрящейся волнами,
Будто лесенкой - дорогой солнца,
Плеск волны и рыбки косяками, -
Тишь и благодать, и радость утра.

Тёплая вода обнимет нежно
(Взмученный песок на дно осядет),
И мою чувствительную кожу
Успокоит, будто бы погладит.

Июнь 98


* * *
 

Лето. Пруд лесной и лягушки.
Пахнет тиной, прохладой тянет.
Ивы тень, и в бездонной воде влекуще
Рыбы-призраки плавают,
и кувшинок листы не вянут.

Или речка. Обрыв на изгибе
Русла. Сосны, песчаный берег.
На мелководье в солнца лучах хочется греться рыбе,
Но против теченья плыть
заставляет упрямый Терек.

В камышах меж корней застыну.
Возле берега мидией в ил зароюсь.
Мир подводный, родной мне, я не покину,
Только с глаз вездесущих людских
незаметно скроюсь
.
26.07.98


* * *
 

Вот и снова пришла зима,
Всё вокруг замела снегами.
Всюду царствует белизна,
И снéга скрип под ногами.

И лица угрюмых людей
Вдруг стали чуть-чуть светлее...
......................................................
Бежать по морозцу быстрей -
Зимы высочайшее повеленье.

Начало декабря 98


* * *
 

Куда бы ни вошла - я посмотрю в окно,
Чтобы почувствовать поддержку солнца,
И пусть зима пришла, и рано становится темно,
Но отсвет поздний виден в краешке оконца.

Зимою у светил дневной короток век -
И позже встань, и раньше опускайся, -
Вот-вот уж солнце круг свой завершит,
Но неба чистый лик кричит ему: "Останься!"
И на прощанье солнце облака бочками подсветит.

И знаешь - там, вдали, за тридевять земель,
Где люди - те же, только не совсем такие, -
Следят за солнцем так же, как и мы,
Хотя живут, понятно, не в России.

3.12.98


* * *
 

Словами разве можно передать пространство
Так, как оно на самом деле дышит
И искривляется по слову мудрых,
Тех, для кого оно открыто.

Влюблённым время продлевает
Их радости любви при встречах;
И думаем - как было много счастья, но
Его мгновений мы не замечали...
И только в прошлом вспоминаем
То, что уже невозвратимо.

Цените же мгновенья счастья!
Запоминайте, берегите,
Чтоб не учиться на ошибках
Своих, что дорого даются.

Ведь людям жизнь дана для счастья!
Не забывайте же об этом, люди

28.11.98

 

* * *
 

Когда я читаю Бродского, сразу в глаза бросается невероятная плотность информации в его сти-хотворениях. Душа его, глубокая и подвижная, переживает возникающие и стремительно меняю-щиеся в его сознании образы, поэтому необходимость уместить многое пережитое в немногих строках - это энергия сжатой пружины, готовая высвободиться, она насыщает стихотворения сильной энергетикой вообще, заряжая ей читателя.

Кажется, слышен стук друг о друга неторопливо нанизываемых крупных бусин. Они выточены из мягкого тёплого дерева, а вот эти - из холодноватого благородного камня. Стук этот приятен, он приглушён и живой. Природные камни бывают разные: по величине, весу, структуре, огранке, цвету, с разнообразными прожилками, прозрачные или нет, могут быть и совсем необработанные, неопре-делённой формы. Я их представляю, я их слушаю. Так, в произведениях И.Бродского строка за стро-кой, мысль за мыслью будто нанизываются на невидимую нитку и стучат при этом негромко, с достоинством, подобно бусинам из благородного камня, занимая предназначенное для них место, и вот, наконец, бусы готовы. Теперь уже не бусины (каждая сама по себе), а всё ожерелье видится глазу; как оно великолепно, хочется любоваться его внутренней красотой. Представляемые мне ожерелья, - стихи И.Бродского, - собраны руками непревзойдённого мастера, поэтому полны свое-образия и внутреннего очарования, глубинно слышимой музыки и щедро открывающегося передо мной смысла. Как это верно; да, да, всё именно так и происходит в жизни, жизнь чувствуется именно так.

К стихам поэта и к его прозе хочется возвращаться в такие неверные, смутные моменты жизни, когда стоишь на перепутье с замершим сердцем и думаешь: что же будет дальше, что ждёт в дальнейшей жизни? В это время подступает неуверенность: а смогу ли, выдержу ли? И именно тогда тянет к сочинениям Бродского. Какое счастье, что он, талантливый, гениальный человек, такая яркая индивидуальность, оставил нам свои размышления о жизни, какой он её видел, чувствовал. Поэт прошёл через многие испытания, но оказался правым в своих убеждениях и достиг высочайших вершин известности и уважения творческой интеллигенции всего цивилизованного мира. Я черпаю большую поддержку в его творчестве, становлюсь увереннее в своих силах. Это - как плечо друга, на которое всегда можно опереться в трудные минуты и которого мне так недостаёт в жизни. Мо-жет быть, и не следовало бы этого писать, но я ощущаю поддержку Иосифа Бродского даже в житейских ситуациях: у меня дома есть замечательный фотопортрет поэта с суперобложки не-давно вышедшей книги воспоминаний о нём. На фотографии его лицо светится счастьем, взгляд его открыт, он улыбается и своей радостью делится со всем миром, и со мной тоже. Здесь он живой и непосредственный, и чувствуется, что и душа его тоже светится. Когда я смотрю на фотографию поэта, он кажется мне моим отцом (ведь я выросла без отца), он смотрит на меня и меня понимает, а настоящее понимание, увы, - такая редкость в нашем мире. Думаю, что в такие минуты то-же происходит взаимообмен энергиями, как и при чтении стихов и прозы. Поэт и человек, Иосиф Бродский помогает мне быть самой собой, слушать себя, помогает не изменить себе, быть самой с собой искренней. Бывает, посмотрев на фотографию вечером, уставшая, совершенно без сил, я улы-баюсь в ответ, - и силы восстанавливаются, настроение поднимается, я вновь уверена в своих силах, которых уже опять много, и даже подтруниваю внутренне над своей былой квёлостью, вспоминая недавнее своё состояние.

Иногда думаю, одобрил бы поэт мой поступок или нашёл бы другой путь осуществить задуманное. Просто я научилась слышать в себе своё мнение, и часто оно оказывается разумнее мнений множества других людей. Почувствовала, наконец, неуловимое ранее собственное "я" и им поверяю свои поступки. А Иосиф Бродский мне в этом ощутимо помогает.

Я пока ещё мало о нём знаю, но, несомненно, это - близкий мне человек.

Декабрь 98 - март 99


* * *
 

Смешно вспомнить, но два-три года назад в Москве стали продавать тонюсенькую брошюрку, которая называлась "Путеводитель по предыдущей жизни" или как-то похоже, и я её тоже приобрела. Посчитала по своей дате рождения и нашла по таблицам, что в прошлой жизни, в четырна-дцатом веке, была я женщиной индейского племени на северо-востоке нынешних США. Не знаю, как объяснить то, что произошло со мной в тот момент: неужели это было на самом деле и душа моя вспомнила? Откуда взялось то ощущение бескрайних степных просторов и их звуков, запахов и моего явственного там присутствия? А вдалеке - лес и горы, подёрнутые дымкой. И лошади, выносливые, мускулистые, и способность легко взлететь верхом и помчаться наперегонки с ветром, и чувствовать родную мне живую душу лошади, слившись с ней в одно прекрасное целое. .Кажется, что и себя я увидела: худая, несколько старше средних лет женщина, смуглая, с острыми чертами лица, чёрные длинные волосы откинуты назад, свободно переплетённые кожаным ремешком (похожее я видела в старых ковбойских американских фильмах; похожее - но не то). Одета в удобное тёмное, отделанное яркими разноцветными полосками с орнаментом, платье. И в глазах - мудрость всеведения, тайное и сокровенное знание жизни, законов природы, и потому - спокойствие и уверенность, а вечное моё сегодняшнее беспокойство куда-то исчезло, будто его и не было никогда. Неведомо как ожило во мне умение приготовить еду на огне (с помощью костра), воспринимаемое как обыкновен-ное и необходимое в жизни; вот ветер скользнул мимо моей щеки и унёсся дальше по степи, не встречая преград; увиделись смуглые черноглазые, черноволосые ребятишки вокруг и я - хранительница очага и их опекун, учительница, наставница и незыблемый авторитет.

Именно из этой жизни, хотя, может быть, я и заблуждаюсь, у меня такое тонкое, почти мисти-ческое понимание зверей и птиц, деревьев, такое острое чувство природы, которая вся для меня живая: звери, травы, ветер, солнце, камни, земля. Каждой клеточкой своей жизнь дышит, пульсирует, развивается. В то давнее время люди жили в созвучии с природой, были растворены в ней, бы-ли частью её, а что же теперь? Отдалены от неё, разделены с ней, и от этого все их беды.

Разлучённые с природой, люди стали одиноки в мире, и посмотрите, - много ли по-настоящему счастливых людей живёт в городах, в домах - каменных коробках, похожих на тюрьмы? Чтобы спастись от одиночества, люди тянутся друг к другу, но закостеневшие души разучились раскры-ваться друг другу навстречу, и очень редко можно найти так нужное понимание.

Тогда человек переносит природу в своё тюремное обиталище: заводит родственное себе по духу живое существо - кошку, или собаку, или птичку, может, даже и небольшой аквариум, разводит на подоконниках растения, называя их почему-то цветами... И тюремные камеры-комнаты оживают: перестают резать глаз тяжёлые прямые углы, тёмно-зелёные плавные изгибы листьев сглаживают резкие эмоции и врачуют настроение, ласковый зверёк заберётся на колени, полностью вверяя себя человеческим добрым рукам, и споёт свою песенку.

Другие люди ходят в парки, в походы, уезжают в летнее время на дачи, растят там урожай, но главное - происходит, наконец, долгожданное слияние с природой, так необходимое человеку. Тогда размягчается и исчезает невидимый панцирь, в который облачены люди; и тела, и души их дышат и надышаться не могут той радостью, которая наполняет их, - это естественное чувство, и его ни-когда ни с каким другим не спутаешь. Когда почувствуешь это, тогда поймёшь, что ты - часть природы, и, значит, тоже красив, успокаиваешься, и - нисходит благодать. Те люди, которые по-стоянно живут в созвучии, в слиянии с природой, обыкновенно чувствуют себя счастливыми, но, бывает, просто не осознают этого, так же, как и я, живущая в той, прошлой моей жизни.

Как вы поняли из моих рассуждений, неосознанно я стремлюсь к общению с природой: у нас дома живёт кошка (моя кошка!), которая, конечно же, время от времени линяет и доставляет некоторые неудобства членам моей семьи, а комнатные растения так разрослись, что закрывают боль-шую часть окон (и мама всё чаще ворчит из-за этого, грозясь "ликвидировать всё это безобразие"), с берега Волги я привезла довольно увесистый камень, увидевшийся мне живым (в доме он служит иногда гнётом для жарки и при квашении капусты, - чтобы от него была хоть какая-то практиче-ская польза для мамы). А ещё из леса, где я бываю, увы, не чаще двух-трёх раз в году, обязательно привожу веточки разных деревьев, обычно хвойных пород, или зимние веточки с почками, распускающимися прямо на глазах, и долго они стоят в глиняной вазе вместо цветов; и ещё привожу из леса шишки.

У меня есть наивная маленькая хитрость: поздно вечером, когда все засыпают, кошка приходит ко мне в темноте и тишине, и мы вместе (не зажигая света) любуемся причудливыми очертаниями листьев на фоне тёмного неба в окне, и мне легко представляются те горы, степи, леса, откуда ро-дом эти необыкновенные, не встречающиеся в нашей природе, растения: филодендрон, алоэ, агава, сансевьера, каланхоэ, аспарагус, драцена... Тогда во многом я становлюсь похожей на женщину индейского племени, жившую в четырнадцатом веке на северо-востоке США, а значит - и на саму себя.

Декабрь 98 - март 99


* * *
 

Почему мне кажется таким важным то, кáк я воспринимаю сейчас, через год после написания, свои стихотворения? Я - из счастливых поэтов, если вообще имею право так себя называть; из счастливых потому, что мои стихи сразу же напечатали. Но, странное дело, будучи напечатанными, стихи, сочинённые мной, как-то отделились от меня и зажили обособленной, своей, жизнью, как будто бы не я их автор, а какой-то совсем другой человек. Мне интересно вслушиваться во внутреннюю их музыку, вполне допускаю, что неслышную для других.

Как я прочитала где-то, души не рождённых ещё детей сами выбирают себе родителей. И настолько велико у них желание родиться и жить, что их не останавливают ни проблемы в выбранной семье, ни материальное неблагополучие, ни трудные характеры будущих родителей. Так и стихи, которым пришло время появиться на свет, открыться для людей, сами выбирают себе для этой це-ли будущего их автора, возможно, что и не очень талантливого; да и автор тут как бы даже и не совсем нужен - мысль, выраженная в появившихся стихах, давно уже необходима людям; и если они были бы написаны другим автором, то у него возникли бы другие стихи (по форме), но мне почему-то думается, что с тем же выводом, с той же сутью. Просто они должны явиться людям, пришло их время проявиться.

Всё уже открыто до нас, всё уже в мире известно, но определённые вещи замалчиваются за нена-добностью в какой-либо конкретный период времени и для конкретных людей, и, будучи невостребо-ванными, постепенно забываются человечеством; это забытое мы для себя (и для других тоже) и открываем как ранее нам неизвестное, потому что знаний для жизни не хватает. Мы делаем от-крытия и учимся жизни (совершая на этом пути много ошибок).

Вообще, чёрные значки на бумаге (напечатанные буквы) при чтении воспринимаются несколько иначе, чем написанные от руки. В неровных, несмелых строчках стихов, написанных автором от руки, в рукописном варианте, чувствуются движения его души; они как бы понимают свою незначи-тельность; неуверенность сквозит в каждой букве; после каждой строки ощущается вопросительный знак (каждая строка одновременно и вопрос: а действительно ли это так, действительно ли я тáк чувствую? Да и поверите ли вы в то, о чём я пишу, чтó переживаю?).

Какая метаморфоза происходит при обнаружении стихов напечатанными! Вместо неровных, нервных скруглений индивидуального почерка видишь стандартный типографский (или компьютер-ный) шрифт: буквы подравниваются, как солдаты на параде, выстраиваются в колонны, будто на праздничной демонстрации, и проходят ровными рядами, уверенным строем перед глазами читате-ля. А разве так они сочинялись?

Поэтому возникает двойственное ощущение: стихи мои и не мои. Напечатанные стихи уверенно захватывают, завоёвывают себе жизненное пространство, располагаясь центральным столбцом на странице и заняв её всю собой, в общем-то, не спрашивая уже меня, хочу я этого или нет, потому что пришло их время.

Стихи живут своей жизнью и пока пускают меня к себе как свою. Я этому очень рада, но кажет-ся, что автор моих стихотворений талантливее, лучше и увереннее меня. Себя в этих строках не узнаю, кажусь себе другой, так как смотрю на себя со стороны глазами других людей (читающих мои строчки). И снаружи видно совсем не то, что внутри...

Так происходит моё знакомство с самой собой.

Напечатанные строчки подтягивают животы, распрямляются, выстраиваются в линеечку и чув-ствуют себя уже не разрозненными словами, а частями единого целого - мысли как движения души, возникающей из какого-то настроения. Значит, только в мысли, в смысле, в идее стихотворения, то есть в выражении творческой индивидуальности автора, заключающейся в словах, остаётся творческая неуверенность.

Печатная же составляющая стихи нивелирует, подравнивает, подгоняет под что-то уверенно-стандартное, усреднённое. А разве, в противоположность этому, можно найти два абсолютно одинаковых почерка?
Но всё-таки, наверно, можно выбрать самый мягкий печатный шрифт, приближенный к индиви-дуальному почерку человека, и, на мой взгляд, это будет самый приемлемый вариант.

Думаю, такие мысли многим приходили в голову, я не претендую на открытие, но почему-то мне это кажется очень важным.

То же самое происходит и с рассказами...

Ноябрь 98 - март 99


МОЁ ОТНОШЕНИЕ К ШУБАМ

Наступила зима. В метро ощутимо запахло нафталином от множества дорогих шуб из натураль-ного меха, вынутых столичными модницами из набитых битком шкафов. Наконец пришло долгожданное время проветрить их на морозе да и себя показать - мол, не лыком шиты, тоже шубу име-ем, не хуже других. Это покажется странным, но я им почти не завидую (ну разве что совсем малость - из-за материальных соображений). Хотя главное назначение шубы - согревать в мороз, мне кажется, что в последние годы наличие шубы стало своеобразным критерием достатка и богатства, а бывает, что и принадлежности к высшему обществу. У обладательниц таких шуб похожее выражение лица: в них сквозит самодовольство, часто надменность, а мне это чуждо; к тому же думается, что, надевая шкуру зверя, сам немного становишься зверем (тем более, все зверьки, из шкурок которых шьют дорогие шубы, - хищники с очень острыми зубами и когтями). Я поясню: со стороны видно, что шкура будто прирастает к человеку, и красавицы в шубах уже не кажутся столь ослепительно красивыми. Это выглядит нелепо, несочетаемо, даже уродливо. Представьте, если бы звери надевали кожу человека и гордились бы этим.

Грациозная, гибкая, стремительная пластика движений небольших зверьков, из шкурок которых обыкновенно шьют шубы, не идёт ни в какое сравнение с неуклюжестью женщины в шубе (человеко-зверя о двух ногах), поэтому огромная, в человеческий рост, приближающаяся тёмно-коричневая нутрия или такого же размера норка, вставшая вдруг на задние лапы, выглядит довольно угрожающе-медведеподобно. Известно, что и походка из женской, аккуратной, летящей превращается в неуклюжую, скованную, неестественную из боязни повредить дорогую вещь да и просто от не-удобности такой длинной одежды. Такая женщина внушает мне, пожалуй, скорее страх и чувство неловкости, чем чувство прекрасного, чего я не могу сказать о настоящем живом медведе, который естественен в своей от природы данной ему великолепной шкуре, хотя и действительно опасен, что тоже естественно. Я думаю, что в человеке агрессивное начало всё-таки не должно подавлять человеческое ни во внешнем виде, ни в душе, и тем более это относится к женщинам.

Ещё я заметила, что шубы очень часто приобретают и носят женщины дородные, крупные, с во-левыми лицами, наверно таким образом, скорее всего подсознательно, они стремятся подчеркнуть свою значительность и солидность. А выглядят зачастую неуклюже и поэтому смешно, только им самим это не приходит в голову.

А если поразмыслить, сколько зверьков было убито в угоду гордо вышагивающей матрёне? Ведь все шкурки можно сосчитать, их видно. Да, зверьки дикие, их специально выращивают на зверофер-мах на шкурки, но ведь они живые, и их жизнь ничем не отличается от жизни живущей рядом с вами и любимой вами собаки или кошки, которой вы так дорожите. Ещё давно, в детстве, когда шубы носили единицы, у меня всё переворачивалось в душе, когда впереди себя я видела идущую женщину в шубе из камышовых котов (котов!), а то и вообще из обыкновенных кошек с бело-пёстрой шерстью. Для меня это были первые уроки человеческого цинизма и жестокости. Это никак не укладывалось у меня в голове. Именно тогда я поняла, как легко жизни живых существ губятся человеком ради его выгоды, и это страшно, ведь человек и сам - тоже живое существо.

Но, с другой стороны, и это удивительно, меховые шапки и воротники не вызывают у меня такого отрицательного ощущения. Кажется, что они подчёркивают индивидуальность человека.

Я люблю рассматривать и изучать людей, едущих в метро. Это получается как-то само собой. Если в шубах женщины похожи друг на друга, то в разных шапках и с разными воротниками на пальто являют собой всё разнообразие человеческих характеров, потому что каждая выбирает и покупает то, что нравится и что идёт именно ей, а, значит, обязательно сверяется со своим характером, со своей индивидуальностью.
Может быть, тут вот ещё что: небольшой размер шапки (как и воротника) всё-таки более приближен к размерам зверьков, из шкурок которых они скроены, и воротник, например, напоминает живого, свернувшегося вокруг шеи, маленького пушистого зверька, который защищает тебя от холода. И возникает к нему сокровенное какое-то, не для чужих глаз и ушей, чувство любви и благодарности за это. Жалко, тоже жалко, но для меня он живой, и я чувствую, что в моём воротнике жизнь зверька вместе со мной продолжается.

Ноябрь 98 - март 99


* * *
 

Бывает, едешь в метро и рассматриваешь сидящих напротив людей: мясистые, землистые, изъеденные какие-то лица, уродливые, - и ни одного красивого, одухотворённого; глаз остановить не на ком. Ни в одних глазах душа не светится. Может быть, она так спрятана глубоко, что не видно её первому встречному?
Лица - как маски.
Или же лица людей я сравниваю неосознанно с каким-то идеалом? Но с каким?

14.02.99


* * *
Зимой: я чистила, чистила дорожки на даче, а потом... потом пошёл снег, и снова всё замело.

21.02.99


НА ВЫСТАВКЕ В МУЗЕЕ НАРОДОВ ВОСТОКА

 

Канадские эскимосы
Когда-то на свете жили -
Три тысячи лет назад.
Поделки - зверя и птицу
Из кости они точили,
Что мой приковали взгляд.

Там холодно жить и трудно,
Но нужно, ведь там их корни,
И им никуда не уйти.
Камни, небо и море -
Чем зéмли далёких предков,
Лучше земли не найти.

Охота и рыболовство -
Привычные их занятья.
Острога, гарпун, копьё.
Камнями огородили
Пространство и в чумах жили -
Неказистое их жильё.

Колкáми-иголками шили
Одежду из шкуры зверя
И вечером у костра
Фигурки зверей точили,
И диких уток, и рыбы,
И лебедей, и орла.

Плавность и мягкость линий
Как точно они уловили -
На них не устанешь смотреть.
Вдруг мы у витрины застыли:
Прекраснейшее из творений -
Летящий белый медведь.

Как выглядит он в полёте,
Легко изогнувшись телом, -
Где мастер мог подсмотреть?
И всё-таки он синтонный -
Талантливо запечатлённый
Летящий большой медведь.
................................................

Связь с северным давним народом,
Представьте себе, существует,
И ниточка не прервалась.
Ведь с помощью их творений
Господь нам даёт, дарует
Почувствовать эту связь.

Июль 98


* * *
 

И снова в ночь, в вечерний мелкий дождь,
Летящий в свете фонаря по всей вселенной...
Как он далёк от жизни
Той, что всегда так ждёшь,
И близок как он к той, обыкновенной.

А я мечтаю, что субботы дни
Опять свершатся в наших тихих встречах...
Ну а пока пишу свои стихи,
Которые меня, бесспорно, лечат.

21.12. 98


ОТТЕПЕЛЬ НА ЧИСТЫХ ПРУДАХ, ВЕЧЕРОМ

Мороз истаял весь; и, чтоб не быть беде,
Пустынно; только лужи чередуются со льдом...
И северным сияньем расплывается в воде
Свет лампочек гирлянды над катком.

21.12. 98


* * *
 

Не сказав ни слова,
Мысль уносит вдаль...
Почему-то снова
Подкралась печаль,

Подкралось томленье
Некое в груди,
И опять сомненье
Гложет о пути,

Что прожить придётся;
Вновь пустившись в путь,
Что же, остаётся
В омут мне нырнуть

Жизни повседневной,
Жизни непростой,
Что меня уносит
Насильно за собой.

Я б осталась вóвне,
Но в водоворот
Вновь затянет - о, - мне
Нет тропинки от

Этого начала,
Этого пути,
И другой дороги,
Видно, не найти.

Но сопротивляюсь
Я, пускаясь в путь:
Новый Год - и значит,
Мир перевернуть

Снова постараюсь.
Только б вкривь и вкось
Всё не получалось,
Чтобы не пришлось

Мне жалеть об этом...
Только всё одно -
Вкривь и вкось всё выйдет,
Знаю, всё равно; но

Не встаёт вопросом
"Быть или не быть,"-
Даже если плохо,
Лучше всё же - жить.

2.01. 99


* * *
 

Если складывающиеся строчки не записывать, то они растворяются в воздухе, и при этом теряется что-то очень важное. Поэтому стала носить с собой всюду записную книжку и ручку.

Зимой, рано утром, в темноте ещё, иду на работу:

Вот была луна и вот исчезла -
Миг опережает миг.
Хоть бы, что ли, вновь она воскресла,
Снова чтоб её увидеть лик.

Сыплет искры снег, темно и стыло.
Фонарей переломляя свет,
Зáмерло в природе всё, застыло,
И вчерашних ног утоптан след...

И тут теряю ручку, которой пишу; она падает невообразимо куда, и её не достать. Пугаюсь: а как же писать продолжение стихотворения, если в голову оно придёт прямо сейчас, на улице? Боясь забыть пришедшие-таки на ум строчки, в сотый раз повторяю их по дороге на работу и записываю, наконец, какое-то совсем другое четверостишие, - уже, видимо, результат обдумывания ситуации:

Дальше иду растерянно...
Странно как жизнь устроена:
Ручка моя потеряна,
Но душа успокоена...

15.12. 98


* * *
 

Пух лебяжий по небу рассыпался ветром,
Рифма ввысь далека, глубока.
Облака, просвечивающие сквозь голые ветви...
Аутисты поют облака.

Декабрь 98


* * *
Из рекламы: "Дэним" – все в вашей власти".

Сегодня гололёд,
И будьте осторожней:
Скользит нога, и можно,
Не рассчитав, упасть.
Но лучше всё ж не падать
И рассчитать всё точно,
Ступать ногой как дóлжно,
И - всюду ваша власть.

Декабрь 98 - февраль 99


ИВА

 

Не всегда плакучая. Не всегда растёт у воды. Не всегда склоняет к воде ветви. Бывает, что Ве-точки её растут вверх, к солнцу. Такая растёт у нас во дворе. И она мне больше нравится, чем плакучая.

Жёлтые пушистые серёжки весной - как цыплята (совсем по Пришвину) высыпали.

Нравится, что листья с верхней и нижней стороны - разного цвета. Нравится и та, и другая сто-рона. Это фисташковый цвет (очень нежный). Он мне приятнее всего для глаза.

Осенью, когда все деревья стоят уже голые, без листьев, только у ивы на концах веточек ещё крепко держатся молодые, хотя и выросшие уже осенью, листочки. Они на иве - до самой зимы.

Нравится, что Крона у ивы - круглая, как шар. Каждый листочек тянется к солнцу, и это получается: каждый листок освещён солнцем, и ива кажется круглой, как шар.

Февраль 99