Из сборника 6, 2001

НЕ ХОЧУ ВИДЕОКАМЕРУ!

Реклама – огромный плакат-стенд: «Покупайте видеокамеру, нашпигованную электроникой, самую лучшую!» а я не хочу видеокамеру. Хорошо, что так ясно поняла, что она мне не нужна. Значит, услышала себя. Теперь надо разобраться, понять: почему?

Ведь товар рекламируют обычно потому, чтобы внушить потенциальным покупателям, что именно этот товар им нужен, что это удобно и без него не обойтись. Но видеокамера – это вещь вовсе не необходимая (необходимое и без рекламы купят), а скорее относится к товарам дорогим, и, что называется, товарам не для всех. Это – своего рода дорогое удовольствие.

Почему мне не нужна видеокамера?

Во-первых, у меня нет на неё денег. Но если бы и были, всё равно бы не купила, а потратила бы их на что-то другое, более важное, например, на еду, на одежду, да мало ли на что ещё;

во-вторых, плёнка тоже дорого стоит; к тому же дорогую вещь нужно очень беречь и нигде не выпускать из рук, чтобы не украли. А ведь, наверно, хотелось бы её брать и в поездки, и в отпуск, и дома снимать. И обращаться с ней с большой осто-рожностью, – чтобы не сломать, поскольку ремонт очень дорого стоит. В доме же, где есть ребёнок, независимо от возраста, трудно уследить за сохранностью вещей;

в-третьих, нужно научиться управляться с ней, раз уж я взяла (предположим) её в руки. Очень велика ответственность за то, что будет запечатлено на плёнке. Наверное, пришлось бы стать хроникёром семьи, – что я как раз очень не люблю и отбрыкиваюсь всячески (это касается фотоаппарата, который имеется);

в-четвёртых, видеокамера – предмет, по нашим временам ещё редкий, она привлекает внимание прохожих, и чувствовать себя объектом внимания незнакомых людей, на мой взгляд, непереносимо.

В семье же домашние – мама и сын – склонны позировать перед фотоаппаратом: приторно-сладкое выражение лица у мамы и кривлянье, гримасы и ужимки сына, искусственные эмоции, бравурные или кривляющиеся физиономии – всё это отвращает меня от подобных съёмок. На снимках получается театральность, они не отражают жизнь, они фальшивые. И изменить, исправить записанное на плёнку уже нельзя – всё так и останется для истории, и стыдно за них.

Так что настоящую жизнь дома снять не удастся. Снимать же обстановку квартиры, где прожита вся жизнь, также, кажется, не захочется: многое напоминает о многом – о прошлом (слава Богу, прошедшем), о настоящем (тоже несладком) и сжимается сердце за будущее. Слишком многое выстрадано в этих тесных стенах, вспоминать прошлое больно.

Сейчас смотрю слайды десятилетней давности, снятые дома, и думаю, что лучше бы их не было вовсе. Возвращаться в прошлое не хочется даже с помощью фотографий, а если будет сниматься на видеокамеру настоящее, то оно тоже будет когда-то прошлым.

Мне думается, что не надо фотографировать людей, особенно близких, на память. Люди с возрастом меняются, меняются неуловимо и в то же время неотвратимо, и разница всё более удаляющегося прошлого на старых снимках по сравнению с привычным настоящим пугает: не узнаёшь родных людей. И ещё: на фотографиях видно, как летит, проходит время, отпущенное людям для жизни; его ощущаешь вдруг, чувствуешь, и жутко от этого. Фотографии умершего человека ещё более тяжелы: глаза на таких фотографиях оживают и пристально в меня вглядываются с того света: глаза в глаза.

Поэтому слайды и фотографии, на которых запечатлены люди, мной заброшены. Если бы была видеоплёнка, эти ощущения были бы ещё более резки, отчётливы, ведь запечатлевались бы тогда не только облик, выражения лиц и обстановка, но и движения; создавалась бы иллюзия жизни. Жизни в прошлом, жизни, которой уже нет. Как можно соотноситься и воспринимать жизнь прошлую, происходившую когда-то с кем-то, если не в состоянии полностью ухватить и уложить в голове жизнь настоящую, в которой живёшь, свою жизнь «здесь и сейчас»?

Я люблю смотреть фильмы-мечты, фильмы-сказки: с лёгким, красивым, счастливым концом; где люди живут легко и радостно, и если принимают решения, то они во благо и им самим, и окружающим. После таких фильмов верится в лучшее и для се-бя, и для людей вообще, потому что в реальной жизни нечасто получается принимать правильные решения: слишком велик человеческий фактор, наличие (увы!) небольшого ума, импульсивное, нераздумчивое принятие решения и потом – разочарование, обиды с последующими оправданиями и самообвинениями, обвинениями других, досадой. Тут и возникает мысль: лучше бы не принимать никакого решения, чем такое. Видеть, как из-за меня страдают другие люди – невыносимо.

Очень не люблю фильмы-катастрофы, фильмы, где людей убивают. Протестую против них! Нельзя снимать и показывать такие фильмы. Это слишком похоже на документальную хронику, которой переполнены выпуски новостей по телевидению (по всем каналам), ту самую «чернуху», привыкнув к которой, легко изуродовать свою психику и психику своих детей цинизмом и перестать ценить Жизнь (с большой буквы), не только свою, но и других людей, и любого живого существа.

Только хроника намного страшнее и обыденнее художественных фильмов-боевиков, потому что это – правда, потому что смерть никогда не бывает красивой, она уродлива, и она всегда непоправима. Человек же – чрезвычайно хрупкое существо. Насколько лучше было бы с помощью фильмов научить людей не убивать, а оберегать от опасности других людей и беречь и свою жизнь тоже.

в-пятых, на камеру снимать, видимо, будут им меня. Я нефотогенична (как, впрочем, и несимпатична внешне) и не хочу себя видеть не такой, как чувствую себя изнутри. Изнутри я другая: с желанием добра всем-всем, со светом и радостью в ду-ше и желанием дарить их тем, у кого их нет. Нет во мне всего того, что откуда-то сочиняют про меня: нет ни хитрости, ни злобы, ни зависти.

Что зафиксирует камера! Вид снаружи, что мне совсем не важно. Камера не увидит и не покажет меня изнутри, а снаружи я сама себя, скорее всего, и не узнаю, и испугаюсь; и не буду знать, как себя изменить снаружи, чтобы видно было внутреннее; да и нужно ли это делать?

в-шестых, хотела бы снимать природу, но уже поняла: природу лучше не наблюдать со стороны, а находиться в ней. Чувствовать зимой – зиму, весной – весну, летом – лето, осенью – осень. Стремиться почувствовать настоящее в сравнении с недавним прошлым. Ведь очень быстро меняется и природа. И своё собственное состояние.

Состояние природы, какой-то частицы её – веточки на дереве, или солнечного луча, просвечивающего сквозь неё, - меняется, и его важно запомнить, впитать, оставить в памяти, даже не делая фотографического снимка. Фотоаппарат – это механика, оптика, и фиксирует часто не совсем то (а бывает, что и совсем не то), что видится глазам. Опыт показывает, что когда нет фотоаппарата, намного сильнее активизируется способность запомнить понравившееся. Резче впечатывается увиденное, потому что надеешься только на свою память, на своё зрение. Может быть, не запомнятся отдельные детали (ведь они – всего лишь детали), но главное, я уверена, запомнится как следует.

Именно тогда, запомнив, не нужно будет рассматривать подолгу фотографии, удивляясь деталям, которые не замечал раньше и которые мешают воспринимать целое; цвет тоже на фотографии может быть неправильно передан (это зависит от качества химреактивов при проявке.

При запоминании же сама внутренняя необходимость вызовет запомнившиеся картины в нужное время из памяти, из одной из миллионов ячеек, в которых запоминается всё то, чем мы живём. Когда будет запомнено много таких маленьких, но очень важных для нас мгновений в природе, со звуками, запахами, запомнено кожей, тогда одно только слово «весна» или «осень» вызовет в памяти целую череду оживших состояний природы и отдельных частей её, и процесс самолечения терапией как сопереживанием состояний природы пойдёт сам собой. Тогда весна и осень как бы приблизятся и станут ёмкими жизнью своей, наполнены жизнью.

Только надо научиться тому, чтобы уметь остановить внимание на том «сво-ём», на что «запала» душа, на том, что она выберет из всего многообразия, открывшись природе.

в-седьмых, камера зафиксирует ваш взгляд сегодняшний; но со временем взгляд меняется, и на то, что вам нравится и интересно сегодня, через пять лет вы можете всего лишь пожать плечами, не узнав в этом себя и своё видение природы (хотя бы потому, что вы растёте, всё больше понимая жизнь, как дети вырастают из коротких штанишек). Через некоторое время это будет мало уже, захочется видеть боль-ше. И вот ещё что: на плёнке будет уже история, и захочется вернуться в те места, где была снята плёнка. Вы придёте туда – и всё там будет не так, как вы привыкли видеть на плёнке. Ведь прошло время. Тенденция видеть прошлое в настоящем будет уводить вас от жизни и приносить разочарование, как это уже было со мной.

в-восьмых, и, наверно, в-последних, камера, если я не ошибаюсь, снимает без зву-ка. Немое кино. Это пугает. Пугает даже в воображении, когда представишь. В при-роде необыкновенно много звучания, оно намного более гармонично, чем язык человека, - гармонично, потому что естественно: шум ветра в кронах деревьев, говор ручейка, шум набегающей и отползающей морской волны у берега, голоса птиц, шум дождя, гром, завывание вьюги; и даже тишина в природе более объёмная, живая, говорящая, но на своём мягком, естественном языке.

Или нужно выходить в природу с видеокамерой и одновременно чувствительным микрофоном, подсоединённым к магнитофону, чтобы записывать не только изобра-жение, но и звуки.
Боюсь только, что тогда захочется объять необъятное: показать природу – не свою, созвучную, - а всю – в её многообразии и разнообразии. Своё потеряется в этом и не найдётся. Хотя, может быть, в этом предположении я и ошибаюсь?

_____________________________

Думаю, что видеокамера, да часто и фотоаппарат в неумелых руках – просто дорогая игрушка, и мало кто может использовать и использует их по такому назна-чению: чтобы запечатлеть свой, неповторимый взгляд на мир, на природу, на жизнь; не только для себя, но и для других; вдумчиво, серьёзно стремясь вчувствоваться в на-строение природы, людей. Это большое искусство, это сложная техника, это, в конце концов, деньги, затраты.

А глаза, уши, другие органы чувств – они всегда при нас, пока мы живы. Но, бы-вает, мы смотрим вполглаза, слушаем впол-уха, а многое не видим и не слышим совсем. И не чувствуем многого.

Откройте глаза – и увидите.
Отворите уши – и услышите.
Просите – и дастся вам.

10.05. – 10.06.2000

 


ОДУВАНЧИК,

или Цветок, умеющий летать

Одуванчик – это летающий цветок. Почему?

Ну, во-первых, его семена на пушистиках, как следует из самого названия, обдуваются, одуваются ветром и разносятся по воздуху на большие расстояния от материнского растения; таким образом семена летят, путешествуют, словно на воздушном шаре;

во-вторых, вспоминаю свой рисунок, где листья цветущего одуванчика почему-то напоминают крылья: одуванчик машет листьями и вот-вот взле-тит- вспорхнёт (или взлетел уже?). Мне сложно сказать, где в это время ко-рень: на рисунке его не видно;

в-третьих, своей формой и цветом цветок одуванчика похож на солнце (как мы его видим с Земли); многочисленные узкие, длинные лепестки его повто-ряют солнечные лучи, и хочется назвать их лучиками -– по их малости по срав-нению с солнцем. Я не удивлюсь, что, может быть, где-нибудь на свете существует легенда о том, как солнце послало своих сыновей-лучи на землю, а им так понравилось на земле, что они пустили корни и стали совсем земными – стали растениями одуванчика. Но ощущение полёта над землёй, когда они были ещё лучами, было так хорошо, что не забывалось, и поэтому каждое новое растение одуванчика начинает свою жизнь с полёта и последующего приземления.

Одуванчики очень любят солнце: цветки их раскрываются ему навстречу, и, кажется, разговаривают с ним на своём лучистом языке, принимая доброе солнечное тепло. Когда солнце садится, уходит за горизонт, одуванчики закры-вают свои цветки, как ладошки, крепко сжимая в кулачках, как в душах, тепло и заботу отца-солнца, чтобы сохранить его во время долгой тёмной и зябкой но-чи и греться от него. Им так дорого солнце, что в пасмурную погоду цветы не раскрываются вообще – они не чувствуют света и тепла и грустят без него. И терпеливо его ждут;

в-четвёртых, цветы одуванчика – яркие, достаточно большие, броские (в смысле – их видно издалека), к тому же у них внутри на множестве маленьких жёлтых баранчиков – очень привлекательная пыльца, поэтому вокруг всегда порхают, жужжат и садятся на цветки пчёлы, бабочки и другие разнообраз-ные насекомые, которые – опять же – летают;

в-пятых, нередко можно увидеть цветки одуванчиков не на коротких (как на утоптанных тропинках), а на длинных ножках, растущих среди травы на лугах и полянах. Кусты одуванчика разрастаются там большие, крупные, с не-сколькими цветками, открывающимися одновременно. Длинные ножки возносят их (цветки) вверх, над землёй, и тогда уже они принадлежат не только земле, но и воздуху, и небу.

Одуванчикам я очень радуюсь. Они умеют радоваться жизни, лету, солн-цу и передают свою радость мне. Вообще, я очень люблю жёлтый цвет – цвет жизнерадостный, жизнеутверждающий, щедрый и тёплый. Кажется, что солнце делает цвет и без того жёлтых и ярких одуванчиков ещё ярче, и они светят ещё и отражённым светом, добавляя свой цвет, складываясь в резонан-се, и насыщенность жёлтого достигает необыкновенной силы воздействия: поражает, встряхивает, заставляет чувствовать острее и глубже, направля-ет мысли совсем в другом направлении, чем было прежде.

Луг из цветущих одуванчиков – грандиозное зрелище, вполне сравнимое по заряжающей энергетике с концертом какой-нибудь популярной рок-группы, со-бирающей огромные стадионы людей. Главное – остановиться и посмотреть, и постараться запомнить увиденное. Тогда эти маленькие солнышки, запечат-лённые на сетчатке, останутся в вашей памяти надолго и будут греть вас в промозгло-сырые осенние и долгие зимние вечера.

Ещё в одуванчике мне нравится, что листья выходят из одного корня, из одной розетки, как бы веером. Нравится, что каждый лист напоминает своей формой ёлочку, как её обычно рисуют дети. Ассоциативно притягивается та-кое сравнение и по совпадению цвета еловой хвои с цветом насыщенно-зелёных листьев одуванчика. Если уменьшиться раз в десять, то по лугу с одуванчиками можно будет ходить как в зарослях молодого ельника. Только ёлочки эти будут не колючие, а мягкие, лиственные.

Нравится, что одуванчик – растение многолетнее, оно не умирает с пер-выми морозами, а мужественно зимует, чтобы весной опять расцвести.

Нравится, что в его листьях, цветах и отцветших уже белых шариках – облачках на ножках, когда созреют семена, -- много симметрии.

Не нравится, что для садоводов-огородников одуванчик – злостный сор-няк, и если на полянке он растёт спокойно и никому не мешает, то, выросшего в огороде на грядке, его безжалостно выдёргивают, да ещё при этом злобно при-говаривая: ”У-у-у, вырос какой, такой-сякой! Не для тебя грядку копали! Ужо вот я тебя выдерну!”

Теперь я уже имею весьма отдалённое (в буквальном смысле этого слова) отношение к сорнякам и тому, что в их и моё отсутствие там на грядках про-израстает, можно сказать, уже не принадлежу к бесчисленной и доблестной армии огородников; поэтому очень рада, что не надо бесконечно пропалывать грядки от сорняков, потому что мне их всё более жалко -- жалко вытаскивать растения из земли на их погибель.

Пусть лучше растут.

20.05.2000

------------------------------

Если же говорить о том, какое растение было бы для меня более предпочтительным, то ответить на такой вопрос мне очень проблематично. Он ставит меня в тупик своей прямолинейностью, но попробую всё же из этого тупика выбраться.

Любимому мной поэту Иосифу Александровичу Бродскому для ощущения счастья нужна была Венеция – с набережными, выложенными камнем, со ста-рыми кирпичными и каменными домами, с омывающей их водой (где в прямом смысле основания домов уходят под воду), с церквями постройки разных времён и стилей, и их шпилями, видимыми со стороны залива, с узкими улицами-каналами, где обычно передвигаются на гондолах и моторных лодках. Ему нужна была Венеция – город с нетипичным для Италии климатом: с сырыми холодными ветрами, с дождями и снегом, с периодически понимающейся, гро-зясь затопить город, водой; Венеция, которая, я думаю, напоминала поэту его родной Ленинград, град Петра, в который ему уже не суждено было вернуться. В некотором смысле она даже лучше, чем Ленинград, потому что там истории больше, камни больше помнят, и оттого лучше чувствуется Время.

В Венеции почти совсем нет зелени (ни деревьев, ни цветов), и, однако же, поэт бывал счастлив в этом городе, возвращался туда много раз и, по его желанию, прах его захоронен там же.

Так и для меня, наверное, не так важны зелень и растения: хватило бы солнца, неба, камней и воды. Зимние засохшие былинки, торчащие из снега, были бы дополнением к этому. Но для чего-то природа устроена так, что приходя-щее лето окрашивает её в яркие цвета: зелёный для трав и деревьев, и цветов самых разных окрасок. Тогда я предпочла бы не одно какое-нибудь растение, а луг, залитый солнечным светом, с высокой травой – разнотравьем. Приложе-нием к нему было бы трещанье, стрекот кузнечиков.

И то, и другое – и неживая, и живая природа – оба ощущения важны для меня, но одно – как строгий и необходимый минимум, как Храм Времени, а дру-гое – как максимум, наполненный, переполненный жизнью природы вокруг, эта неизмеримая роскошь, данная людям Богом.

21.05.2000

 

ВЕРЕСК

Счастья в жизни у меня теперь стало много. И одним из видов счастья стал вереск. Даже при воспоминании о нём душа начинает светиться нежными переливами прозрачных акварельных тонов. Он дорог сердцу.

Там, на острове, где многое я увидела впервые – столько красоты сразу, в одном месте собрано! – я увидела и вереск; засушенные привезённые оттуда веточки его принесла на группу и раздарила. Осталась одна веточка, хотя и двойная – и её тоже можно разделить пополам и тоже подарить.

Много растений на свете, но такое встречаю впервые. Как необыкновенно хорошо соединились в нём неприхотливость (растёт практически в песке), скромность, неприметность (когда ещё нет бутонов) и прекрасное преображение, когда он зацве-тает: на каждом кустике вереска на множестве веточек раскрываются сотни (!) цветков (какая щедрость!), и в то же время необыкновенная нежность цветов (пра-вильнее сказать, цветочков, потому что они очень малы по размеру, но изысканны и по строению, и по цвету: нежно-сиреневые с оттенком розоватого, что в сочетании с тёмно-зелёными веточками воспринимается как доверчивость, открытость души необычайная, которой наш мир, несовершенный во всех отношениях, в общем-то и не заслуживает. Беззащитность даже)

Цветочки маленькие, и каждый из них – шедевр: миниатюрный колокольчик с малюсенькими, тоненькими тычинками – билами (било – язычок у колокольчика). Ве-точки усыпаны цветками: столбики, а на каждом – на коротеньких ножках колоколь-чики ярусами – 10, 20, 30, все в одну сторону смотрят. Столбики вертикальны, вверх тянутся. Бутончики, остающиеся до последнего времени нераспущенными (сверху на веточке), почему-то ещё более трогательны.

Мне всё в этом растении хорошо: и что оно многолетнее. И что вечнозелёное, и что растёт кустиком, и что на хвойное что-то смахивает листочками (если вообще их листочками можно назвать: вроде бы и не листочки, и не иголки, и не похоже больше ни на что… разве что, может быть, на чешуйки?)

Нравится, что вереск – прямостоячий кустик (как в энциклопедии леса напи-сано - «кустарничек»), но бывает, что веточки полегают, стелются по земле, и только новые отростки от них тянутся вверх. Почему-то кажется, что вереск – очень древнее растение, сродни хвощам и плаунам. Встречается теперь, в наше время, довольно редко, растёт, как я узнала, только в экологически чистых местах, в загрязнённых – гибнет.

Я видела огромные поляны с цветущим вереском. Там разрастаются огромные пышные кусты высотой почти до метра. Но встречала его и в лесу: среди сосен, брус-ники и мхов – здесь он скромен и незаметен, больше стелется по земле. Кажется, он свой здесь – свой среди своих; и всё же на поляне ему лучше, потому что больше солнца и есть простор.

Это лесное или луговое растение. Не слышала никогда, чтобы вереск рос в саду, он – дикий, а не садовый цветок. Но бывает, что его высаживают при устройстве альпийской горки.

У корня веточки вереска древесные – коричневого цвета, поэтому даже как-то и не задумываешься: растение это или настоящий кустарник, и хочется назвать ве-реск карликовым (уменьшенным) кустарником, это что-то сродни японскому искус-ству бонсай (когда деревце скобками формируют так, чтобы оно причудливо изгиба-лось, оставаясь миниатюрным). И, вообще, я чувствую в вереске что-то японское.

Если попробовать вытащить его из земли или сломать веточку – сделать это будет не так-то просто: он сопротивляется! Гибкий и упругий, он заставляет с ним повозиться, не даётся голыми руками с собой сладить – крепкий орешек! Хотя на вид вереск очень хрупкий.

Вереск любит, когда достаточно влаги, сыровато (у реки, например), достаточно солнца, но будет расти и в тени деревьев. Он – хороший медонос.

Мне нравится, что всё же в строении вереска много геометрии: повторяемость почему-то радует, придаёт уверенности. Тревога за его хрупкость и беззащитность рассеивается.

Если цветок один – он должен быть сильным и крупным (чтобы выжить расте-нию как виду, чтобы продолжить род), а если цветочки маленькие и нежные, то обя-зательно их должно быть много (опять же, чтобы выжить, продлить род); поэтому хоть и хрупкий, и нежный - а–дожил-таки с древности до наших дней. Значит, вереск – система совершенная.

Я рада, что познакомилась с этим цветком: наверное, это – мой цветок. Это – моё растение. Но там, где я живу, оно не растёт. Я встретила вереск севернее – в Верхневолжье, в 135 км от Москвы. И ещё, и я точно это знаю, ещё он встречается в Англии.


В СНЕГОПАД

Вышла утром – в снегопад. До работы было ещё немного времени, и меня потя-нуло пройтись, прогуляться по свежему снежку. Мороза не было, а на улицах – как всегда, слякоть. Поэтому пошла через двор, по белой тропинке, ещё почти не утоп-танной. Тепло, и снег идёт, опускается густо хлопьями, скрадывает звуки, ложится воздушным пуховым ковром: ноги ступают по нему мягко, беззвучно; свежий воздух, очищенный снегом от привычных выхлопных газов: задышалось легко, свободно, в удо-вольствие.

Увидела вдруг вокруг много интересного: например, наблюдала, как ухоженная, упитанная, но молодая ворона ходила, по колено в снегу, и, поворачивая набок голову, то одним глазом, то другим внимательно присматривалась к свежевыпавшему снегу, силясь разглядеть под слоем его хотя бы силуэты каких-то предметов (съестного?). Разгрести снег она почему-то не пыталась, только пристально вглядывалась в него. Потом, подняв голову, застыла, явно задумавшись. И, в довершение этой пантомимы, глубокомысленно почесала растопыренной лапкой затылок. В первый раз встречаю такую неуверенную, сомневающуюся ворону.

Я пошла дальше и увидела далматинца – белую собаку с небольшим количеством чёрных пятен на спинке, - вышедшего в сопровождении хозяина на утреннюю прогулку. Далматинец бегал и резвился, пролетел мимо меня и умчался дальше по снежку. В ка-кой-то момент собака слилась со снегом, и видно было только скачущие чёрные пят-нышки и ошейник. Пёс радовался снегу, он чуял свежий его запах, так и норовил за-рыться в него носом, чтобы учуять привычные ему подснежные запахи; но ничего не получалось – снег обжигал собачий нос, пёс чихал и стремглав нёсся дальше.

Я встретила в укромном месте двора снежноягодник. Сразу узнала его по белым ягодкам. Веточки у него тонкие, на вид хрупкие, но гибкие, полегают под снегом. – не то что у сирени. На его плодах – гроздья белых шариков – копёнками лежал снег, и на перекрестьях веток тоже. почему-то пришло в голову, что снежноягодник доволен – наконец он дождался зимы, того часа, когда перестал выделяться белизной своих ягод среди зелёной листвы лета или осенней чёрной сырой земли. Он надел, наконец, свой любимый головной убор – снежную шапку и перестал быть «белой вороной» – в силу того, что вокруг него теперь всё белое – как и он сам.

Мне подумалось, что, хотя уже середина января, мне не хватает зимы. Никак не получается в выходные выбраться в парк (по семейным обстоятельствам), а ведь очень хочется. Я шла и впитывала в себя зиму: всеми чувствами, всеми клеточками души; и незаметно подошла к небольшому пруду, за которым, я знала, находится про-довольственная ярмарка.

Неизвестные деревья склонились над прудом, представлявшим собой заснежен-ное ровное белое поле. Деревья тянут свои ветки в ту же сторону, что и корни, а корни тянутся под землёй к воде. Поэтому деревья склоняются над водой, замёрзшей те-перь и превратившейся в лёд. Очень удивилась, увидев на одном из деревьев новенький, аккуратный, построенный по всем правилам, довольно большой, просторный сквореч-ник, укреплённый на шесте. Почему-то обрадовалась ему (как старому знакомому из детства – ведь это же домик, настоящий домик для птиц – с жёрдочкой чуть пони-же круглого отверстия и козырьком сверху). На козырьке и крыше скворечника лежал снег.

Увидела детскую горку удивительной конструкции: лесенки (их две) и сами горки (их три) – глубоким жёлобом – как бы раскручиваются по спирали наружу и вниз. Сверху – общий пятачок-площадочка с перилами. Детей не было, а возле горки бегали маленькие чёрные собачки – лохматые, забавные, - а их хозяева, пожилые мужчины, спрятались под площадкой от густого снега. Про такой снег говорят: валит.

К тому времени меня уже всю занесло снегом, и стала я почти снежный человек, чему была очень довольна: я тоже стала белой, как и сама земля.

Дошла до рынка, но заходить в его ворота не стала: для этого нужно особое покупательное настроение, а у меня его не было уже давно и тем более нет сейчас. Повернула назад, но возвращалась не той же дорогой, а другой – тихим переулком.

Шла и думала: что же это за зима такая, если ощущения стали проделывать со мной этой зимой фокусы: в помещении застываю, а на улице мне жарко в тёплой одежде (потому что вечно тороплюсь). Правду сказать, и морозов-то настоящих ещё не было. Не получается почувствовать зимнюю прохладу, зимний холод; а ведь без холода и зима – не зима. Варежки так и не надела – хотела, чтобы руки замёрзли, и было приятно от этого.

Я шла, природа, простор были вокруг меня, и так было вокруг меня много сво-бодного пространства, так много воздуха, что я показалась себе маленькой, переста-ла ощущать себя большим и тяжёлым, неповоротливым телом, а почувствовала себя бестелесной, невесомой по малости частицей этого белого мира, почти растворилась в нём. Вся тяжесть ушла.

Вот уже и проходная – берёзы из снега растут, - и опять – белое на белом. Хо-рошо, когда много белого на улице – тогда становится светлее день, больше света.
Наконец-то вместо былой всеобщей серо-коричневой слякоти – торжество белого снега. И в подтверждение этого взгляд выхватывает непонятно откуда взявшие-ся белые флаги, которыми украшена улица. Праздник зимы…

Теперь можно и на работу.

11.01.01

 

ИНДИВИДУАЛЬНАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ

Когда остаёшься один на один с природой, она принимает тебя к себе как мать, Мать Мира. Приходишь в природу и чувствуешь, что ты дома. Природа принимает нас такими, какие мы есть, она не требует, чтобы мы стали другими, она просто и с чутким вниманием слушает нас. Природа – самый благодарный слушатель мыслей че-ловека. Она примиряет нас с самими собой и с миром.

Грустишь или радуешься настроением природы, чувствуя себя частью её, и свои радости и горести, заботы уходят на второй план, переставая заполнять собой весь мир.

Зимой, вечером это чувствуется особенно. Замечаешь в природе те мелочи, ко-торыми она наполнена: звуки, запахи, видимое глазам; ощущение прохлады, пусть даже холода.

Среди взрослой природы ощущаю себя ребёнком, уставшим жить взрослой жизнью. И природа понимает, и жалеет так, как не получится даже у мамы. Природа понимает и заботы твои берёт на себя, разделяет их с тобой. Зачем ей это нужно?

Зимний вечерний парк с фонариками вносит в душу гармонию, лад и спокойствие. Тишина лечит, лечит холод и свежий воздух.

Чувствуют ли деревья, мимо которых я иду, моё состояние, и почему от этого вопроса у меня мурашки по коже? Может быть, потому, что происходит очищение, катарсис? Или чувствую, что всё, что обнимает меня, - живая среда?

Природа пробуждает в человеке здоровое начало, сначала на уровне инстинк-тов. Наслоения рационального уступают место непосредственным ощущениям. Происходит настройка энергетики согласно заложенным здоровым принципам жизни.

Стена, к которой я подхожу (отделяющая парк от улицы), намного толще, чем видится, чем есть на самом деле. Это разделение способов жизни. В парке – жизнь души, на улице – соблюдение внешних общепринятых требований.

Жизнь стремится натянуть на тебя общепринятые стандартные обязанности. Не хватает ума, хитрости и мужества противостоять давлению извне, и потому происходит разлад в человеке: соблюдение обязанностей из последних сил (во что бы то ни стало) и несчастная душа, не в состоянии о себе позаботиться. Её плохо слышно даже и самому человеку.

И только природа, оставшись с человеком наедине, обладает способностью вы-тащить наружу из глубины тяготившее его неосознанное, несбывшееся, но необходи-мое для душевного здоровья. Наконец услышано то, что было не слышно на шумной улице.

Чувствую, что в каждой клеточке природы, а особенно в воздухе, разлит разум, разлиты мудрость и знание, разлита жизнь. Может быть, так и чувствуется бли-зость Божественного, близость Бога? Парк, природа - и улица, машины. Совершенное и несовершенное. Насколько совершенна природа и насколько несовершенен человек со своими изобретениями (машинами), со всеми его сверхуверенностями и сомнениями. Но человек – разный, как разнообразна и природа…

Фонарики в парке такие, как 100-200 лет назад, и кажется, что сейчас мягко зацокают по белой дороге подковы и подъедет, остановится у подъезда дома экипаж, из которого степенно выйдет достойный господин в цилиндре и с тростью, а потом, опираясь на протянутую господином руку, сойдёт и дама в меховой накидке. Руки свои она зябко спрячет в муфту. Господин возьмёт даму под руку и будет осторожно под-держивать её, оба они неспешно проследуют к парадному подъезду старинного дома, поднимутся по ступенькам лестницы. Вот они и дома. Может быть, этот господин будет пожилым, а дама – молодой и красивой; или он будет похож на Пушкина…

Улица строит по своей мерке, парк же не мешает, а скорее даже помогает мечтать.

Тёмное, с тёплым розовым отсветом небо – низкое, кажется, оно касается верхушек деревьев. Лежащий снег серебрится под холодным, но очень приятным мато-вым светом шестигранных, под старину, фонарей. Какой-то тихий, почти домашний уют сейчас в природе. Не холодно, хотя вечер. Идёт мягкий снег – мелкими, редкими снежинками, - незаметный, лёгкий, ненавязчивый.

Уже январь, снега много лежит в парке, по сторонам дорожек – сугробы. Лавочки завалены снегом так, что кажется будто это не лавочки, а памятники лавоч-кам. В тумбах из камня, в высоких шапках из снега, с трудом узнаю клумбы.

Дом (старинный, но явно городской) – почти сказочный, наяву, замок с остро-верхими разноуровневыми башенками, арочными узкими окошками и двумя флюгерами – прошлый век.

Если бы не шум машин с улицы, ничто не напоминало бы нашего времени. Время здесь будто остановилось. Всё то же было здесь и сто лет назад. Может, быть только другими были люди, гуляющие по этим дорожкам. Кажется почему-то, что они были счастливее нас – их век был более медленный. Более медленный, размеренный ритм жизни – это то, чего мне так не хватает сейчас.

17.01.2001


 

ВЕЧЕРОМ В ПАРКЕ

Настроение стихотворения
Потихонечку намечается.
Настроение стихотворения
В зимнем парке часто встречается.

Обронили его и оставили…
Подобрать у меня получилось…
И нечаянно, и негаданно
Вот такое со мной случилось.

В сумке словно ветки сосновые
Унесу с собой преднамеренно
Настроение снега нового,
Парка тихого вдохновение.

Нет! Вот здесь, в зимнем парке, на лавочке
Сяду и напишу объявление:
Настроение кем потеряно,
Настроение стихотворения?

Может быть, найду потерявшего…
Но услышу вдруг с небосвода:
«Это – твоё настроение», –
Ответит ясно природа.

17.01.2001
 

 

СОСНА

Сосна – сложное дерево, не похожее на другие деревья. Лучше всего ей тогда, когда она вырастает высокой-высокой, когда верхушка её касается неба. И уже не так важно то, что происходит там, внизу, на земле, где её корни. Небо притягивает сосну своим простором, свободой и тем, что сверху больше видно: если смотреть вниз, то открываются необозримые дали по всему горизонту – на все 360. Зачем сосне такая высота, такой гигантский рост? На страшно ли ей там, наверху? – Это самая комфортная среда обитания. Простор ей необходим, как человеку воздух. Как Эйфелева башня радио- и телеволны, рассылает сосна флюиды гармонии вокруг себя и на большое расстояние. Ей очень хочется, чтобы жизнь в мире, хотя бы очерченном её горизонтом, была совершеннее, настраивала на гармоничный лад. Сосна посылает свою неслышную музыку в мир людей, чтобы людям жилось спокойнее, мягче; чтобы люди перестали быть агрессивными, перестали ранить друг друга обидными словами. Сосна посылает свои флюиды, чтобы у каждого неуверенного в себе человека произошло осознание себя, чтобы каждый понял, какой он, чтобы произошла настройка на самого себя. Сосна в каждом способна пробудить самые лучшие чувства, освободив одновременно от грязи, засоряющей человеческий разум. Мягко и тактично её воздей-ствие, и никогда не будет оно навязчиво и указующе.

Сосна – оздоравливающее дерево, и в прямом смысле обладает целебными свойствами: запах смолы используется в ароматерапии, в сосновом бору хорошо находиться людям, страдающим отёками – отёки сходят, фитонциды очищают лёгкие, и очень большое эстетическое удовольствие и умиротворение даёт созерцание сосны: эти иголочки пушистым веером на причудливо и неповторимо изогнутых ветках, эта игра солнечного света и тени на золотисто-тёплых стволах и шишки. Поползни обожают вытаскивать из коры разных жучков, спиралью поднимаясь вкруг ствола. Птички так увлекаются, что даже не замечают находящихся рядом людей. На стволах, тёплых от солнечного света, любят погреться коричневые, не отличимые по цве-у от коры, древесные ящерки.

Если сосна растёт на опушке, она крепко сложена, коренаста, разлаписта, растёт скорее вширь, чем ввысь, в этом смысле чем-то похожа на отдельно растущий дуб. Ей нужно уметь противостоять ветру, но и солнца ей тогда достаётся больше.

Одинока ли она? – нет. Отдельно стоящая сосна – это что-то сродни солнцу, небу, ветру, земле. Это стихия. Это - явление природы. Это проявление гармонии в не проявленном ещё (вокруг) мире. Это грандиозное творение Божие. Не знаю, есть ли что-нибудь в мире совершеннее её…

Если сосна составляет большинство деревьев в лесу, то есть растёт в сосновом бору, то вырастает высокой-высокой, но вровень с другими высокими соснами, и вся жизнь её происходит там, наверху, потому что общаются сосны между собой своими верхушками касаясь друг друга. Налетающий ветер легко проникает между длинных безветвенных стволов, не причиняя им никакого вреда, и пронизывает весь бор на-сквозь за считанные минуты. Но стволы, однако, начинают раскачиваться, как немного перебравшие спиртного великаны, и цепляются ветками за ветки. Иногда, когда ветер лёгкий, они просто касаются друг друга, а когда ветер налетает шквалами, разворачиваются настоящие битвы – слышен стук веток, трещат сучья, сломанные ветки падают вниз, сыплются старые прошлогодние шишки. Мне очень тревожно наблюдать всё это: предотвратить битву – не в моих силах.

Шелеста листьев во время ветра нет: иголки легко пропускают сквозь себя ве-тер. Слышен только гул.

Сосна не похожа ни на одно дерево, разве что немного – на ель. В раннем, «ясельном» возрасте, они больше походят друг на друга: обе пушисты и колючи, одна-ко обе очаровательны. Потом различия становятся больше. Сосновый и еловый бор – это разные леса. Еловый бор – дремуч, огромные еловые лапы тёмно-зелёного цвета опущены вниз и затемняют пространство под деревьями, ничего там не может рас-ти – в темноте. Там страшно, темно, неприятно, «не по себе» – по поговорке: «в ело-вом лесу – давиться». Сосновый же бор - в противоположность еловому – светел, строен, ветки на вершинах не затеняют пространства, поэтому много там растёт радостных кустарничков. «В сосновом бору – молиться». Сосновый бор больше мне по душе.

Сосны неприхотливы и могут расти в песке: только тянут корни поглубже, чтобы достать до воды. А в сырых местах вокруг сосен растёт довольный изумруд-ный мох, и получается, будто сосны растут из мха. У мха тоже есть маленькие иголочки, и он в этом, как мне кажется, сродни соснам. И сосны, и мхи – одни из самых древних растительных организмов на земле. Так что их содружество вполне провере-но, испытано временем.

Сосны – это потенциальные мачты, «корабельный лес». Навязать бы на сосну парус да и отправиться в плавание – повидать дальние страны, посмотреть, как за морями люди живут, культуру узнать, обычаи, какие песни поют, что рисуют и как, орнаменты разные, архитектуру, из какой посуды едят, увидеть природу, диковинные растения и животных. Хочется сравнить с нашими обычаями, культурой, искусством, природой, чтобы почувствовать, что мне ближе.

Увидеть, какая рыба живёт в морях, вообще жизнь подводного мира, кораллы, подводные, затопленные много лет назад города Атлантиды…. Да мало ли чего ин-тересного можно узнать, путешествуя, если вглядываться внимательно в готовый открыться тебе в любой момент такой знакомый (хотя бы по телепередачам) незнакомый мир. Пожалуй, далеко ходить и не нужно: вполне достаточно представить себе сосну. Остальное – приложится.

27.01.2001

 

 

НОВОГОДНЯЯ ЁЛКА

Там, внизу, под окном – новогодняя ёлка. Она светится разноцветными (красными, жёлтыми, зелёными) огоньками. Особенно ярко огоньки светят вечером, в тем-ноте, и ночью. Освещение во дворе – матово горят шарообразные фонари и волшебно светится огоньками полузасыпанная снегом ёлка. Она стоит во дворе бывшего детского садика, года три назад купленного частной фирмой и отремонтированного по европейским меркам. Старое, обшарпанное, обветшалое здание детского сада превратилось в шикарный особняк с пластиковыми мансардными окнами, балкончиками, с коричневой, под черепицу, крышей (характерную, если не ошибаюсь, для немецкой архитектуры 18-19 века) и с зеркального стекла полуцилиндрической пристройкой во всю высоту теперь уже четырёхэтажного здания с небольшими колоннами и фонариками у входа. Первый этаж и колонны облицованы серым камнем, а при въезде во двор по обеим сторонам ворот возлежат белые каменные львы, и мимо них каждое утро во двор въезжают мерседесы, вольво и бог знает какие ещё иномарки.

А ведь когда-то, много лет тому назад (больше тридцати лет назад - подумать только!) я ходила в этот детский сад, и тогда ещё в ясельную группу. И мама рассказывала, что когда привела меня туда в первый раз, да и многие дни потом, я всё стояла, стояла у окна и смотрела оттуда в наши окна, окна нашей квартиры, и плакала. Всё время ходила зарёванная – никак не могла привыкнуть к новой обстановке. А я этого не помню…

Много лет спустя, когда я стала взрослой и у меня появился сын Ромка, мы ходили с ним гулять во двор тогда уже заброшенного, не работающего детского садика. Я пыталась почувствовать, как гуляла тут ребёнком, но вспомнить свои ощущения почти совсем не получилось. Тогда там ещё были качели, перекошенная, покрашенная когда-то в яркий цвет, а теперь облупленная карусель со стульчиками, вкопанная в землю каракатица из железных труб для лазанья, качалка, формой напоминающая давно уже ушедшее в прошлое пресс-папье для промокания чернил, висячие кольца, длинная доска, положенная серединой на перекладину, и брёвнышко на столбиках, чтобы по нему ходить, тренировать чувство равновесия – все былые радости детсадовской детворы. Были ещё с дырявой крышей, павильончики для групп с лавочками, чтобы было где скрыться от дождя. Там тогда, увы, валялись пустые бутылки. Без беготни детских ножек бурно разрослась растительность, и всюду чувствовалась бесхозность и сиротливость, и так продолжалось довольно долго. Почему его закрыли? Может быть, садик пришёл в аварийное состояние (от старости), а, может быть, детей стало меньше рождаться, и он стал не нужен. Теперь это место обрело хозяина.

Мы привыкли, что через наш двор въезжают туда машины, что деревья там значительно проредили и заключили всё пространство вокруг особняка в асфальт, за-мостили камнем, оставив узкие полоски газона возле забора, - вместо былой, единственной узкой полоски асфальта – дорожки, ведущей от ворот до ступенек детского садика, чтобы легче было проезжать с колясками. Живущим в близлежащих домах всё это видно, потому что забор – сетка.

Но нашёлся среди новых обитателей этого особняка человек, который, как я думаю, в душе остался ребёнком, потому что для взрослых, работающих в этой фирме людей он вот уже третий год в середине декабря устанавливает возле здания фирмы новогоднюю ёлку. Она стоит все праздники, весь январь и весь февраль, и лампочки-огоньки на ней не гаснут ни днём, ни ночью, унося всякого идущего мимо или смотрящего из своего окна сверху с замиранием сердца в радостную волшебную сказку.

И мы, пусть не все, но многие из нас, давно уже взрослые мужчины и женщины, ходившие в этот когда-то двухэтажный старенький детский садик, и в дождь, и в снег рано утром, ещё в темноте, ведомые туда за руку родителями, как раньше, так и теперь живущие в этом дворе, проходим мимо, и, снова увидев такую чудесную пушистую ёлку с разноцветными огоньками среди сугробов белого снега за тем же забором сеточкой теперь фирмы, а для нас всё равно – встающим в памяти детским садиком, вспоминаем своё детство.
2 – 6.02.01

P.S. У нас дома уже стоит искусственная новогодняя ёлка, но она почему-то не так радостна, как та – на морозе, полузасыпанная снегом, среди белых снежных суг-робов ёлка для всех.

И даже если я не смотрю, не выглядываю в окошко поздно вечером, перед сном, я знаю, что ёлка там, как огонёк в ночи, как маячок счастья, светит всем, кому нужен её свет. Кажется, что она согревает весь наш двор, делая его уютным.

Мне грустно будет, когда придёт весна и её уберут. Тогда буду вспоминать её огоньки и надеяться, что эту сказочную, возвращающую в детство радостную красавицу-ёлочку будущей зимой увижу опять.

 

 

О НАС С ТОБОЙ
                                                   

                                             А. В-ву
1

Позвонив, ты приедешь ко мне,
Рассчитав выходные заранее,
Как удобно тебе, а не мне,
Чтоб устроить со мной свидание.
Я не знаю – ты мой или нет?
Я не знаю – нужна ли тебе я?…
Или этот престранный ответ
На вопрос – просто fix idee.

Ты приедешь отвыкший, не мой,
Ты оттаешь, я тоже оттаю.
Вот и снова ты рядом, со мной,
Дождалась; только щемит, что знаю,

Что недолго нам рядышком быть, -
Свить гнездо на один только вечер,
А потом по отдельности жить
До свиданья, до следующей встречи.

11

Это трудно – быть рядом с тобой,
Это трудно – со мною быть рядом.
А пока, на чуть-чуть, в выходной
Мы родные, мы вместе, мы взглядом

Связаны словно канатом –
Причалил к пристани катер.
Стоянка его – один вечер.
И пристань, и катер - рады встрече.

Но нет доверия, нету точек
Прикосновения, кроме прочих
Прикосновений кормы и борта,
Но такие прикосновения – второго сорта.

111

Не знаю, сможем ли измениться,
Чтобы жить вместе, семьёй гордиться,
Чтобы сыну радостно было,
Чтобы единство семью сплотило.
Чтобы желания все – обоюдны,
А комнаты были просторны, уютны,
Чтоб можно домом назвать их было;
Чтобы незыблемость приютила

Рождённых здесь и сынов и дочку,
Чтоб делать всё вместе, не в одиночку.
Единство взглядов, единство мыслей –
Чтоб в болоте нам не закиснуть.

Чтоб радостно жить и ходить под Богом –
И Бог помогать будет нам понемногу.
Вот тогда и выйдем мы на дорогу,
Которая и называется ЖИЗНЬ.

16.02.01

 

 

ЗАМЕТКИ О ЗИМЕ


Только зимой, когда на земле снег, земля светлее неба. В любое другое время года небо всегда светлее земли.
2.03.01

Уже март. Напоследок зима замела нас тёплыми метелями, завалила снегопа-дами – чтобы помнили, что она была.
5.03.01

Может быть, потому зимой асфальт в городах покрыт слоем грязно-бурого месива из когда-то белого снега, что ходят по нему люди с грязными помыслами, оставляя свою внутреннюю грязь на дороге? И потому в деревнях и дачных посёлках тро-пинки, протоптанные в снегу, остаются белыми, что вся грязь человеческих отноше-ний скапливается в городе, а на природе, за городом и сам человек преображается, и становятся чистыми, незамутнёнными злом, грехами и муторными суетными заботами его мысли? Оттого и поступь людей на дачных тропинках такая лёгкая, и следы остаются снежно-белыми.

7.03.01

 

 

ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА

10.11.00 Мила расписывает Снегурочек – снизу на полах полушубка сугробы, метель, лес заснеженный, а сверху с рукавов листочки спускаются-распускаются, напоминают о том, что не век зима будет, придёт и весна; интересная Снегурка получается – на Веснянку похожа. Снегурка с надеждой на весну. Кажется, что такая Снегурка. Когда пригреет солнышко, не растает, а как раз в Веснянку-то и превратится, и грустная сказка тогда превратится в сказку со счастливым концом.

6.02.01 И Снежная королева – то же: высокая, будто ледяная, шапка-корона, гордо, холодно, надменно поднятая голова, высокий воротник веером, длинное платье со шлейфом, в руке жезл хрустальный, с помощью которого она превращает всё, к чему им прикасается, в лёд, снежинки на платье не тают – и в то же время распускаю-щиеся у неё на шлейфе пышные розы, ползущие веточки с листьями и бутонами, так не похожие на морозные узоры, - та же надежда на весну. Снежная королева, пожалуй, и сама не знает, что у неё за спиной, на плаще цветы растут – и потому так надменна, - думает. Что всюду её власть, власть зимы. Ан нет! Всё выжигает она впереди себя своим ледяным взором, от неё веет холодом. Но за ней неотступно сле-дует весна, бушует лето. Только вот штофа с названием Весна у нас пока ещё не при-думали.

13.02.01 И я, и Наташа расписываем больших змей-кобр. Одинаковых. Но получается совсем по-разному: у Наташи на теле змеи листочки лёгкие, собраны в маленькие букетики, словно мотыльки в воздухе в полёте крылышками трепещут, как в танце. Из-под брови глаз змеи смотрит: большой, кокетливый, с видимым, но пытающимся ус-кользнуть лукавством – непростой глаз. Он – явно женский.
Мой же глаз (у моих змей) совсем другой: смотрит бесстрастно-завораживающе (как и положено змее), но очень внимательно, вглядываясь в того, кто на него смотрит, немного оловянно, в нём есть какой-то элемент настороженности, но и непредсказуемости, и не скажешь – глаз этот мужской или женский, - потому что он змеиный. Да и вправду, могли бы вы различить, где змея-мужчина, а где женщина? Это просто змея, кобра. Глаза её не получаются у меня декоративными, они приближены к реальности. Прямо скажем, кому-то они вполне могут и не нра-виться. Но моя змея всё же довольна: она улыбается, и в серьёзных её глазах всё-таки появляется мудрая мягкость.

Веточки с листиками на моих змеях получаются длинные, они тянутся-расползаются по всей змее и похожи на толстую девичью косу или налившийся созревший колос, который будто распирает изнутри наружу, довольный; каждая ве-точка ползёт, распускает свои листья, словно под солнцем растёт плеть развивающегося в благоприятных условиях огурца – с листьями большими, как зонтики, раскры-вающимися ладонями к солнцу. И усы у огурца толстые. Сильные, не гибкие, - к сожалению, ещё не выходит у меня естественного закручивания.

Впереди у шеи, на раздувшемся капюшоне змеи-кобры, тоже положено рисо-вать листья. Мои листья больше похожи на расправленные крылья парящего высоко в небе орла. Их много, они симметричны относительно шеи и дублируются, постепенно уменьшаясь, - получается несколько пар парящих крыльев, от больших до маленьких. Это меня вполне устраивает, хотя, может быть, и не очень подходит конкретно для змеи.

Наверно, разница в живописи определяется, конечно же, не только рукой, её лёгкостью и мастерством. Но и мировоззрением самого художника: тем, как он воспринимает мир и свою жизнь в мире, насколько легко и комфортно он чувствует себя в жизни. Это внутреннее чувство и ощущение, из области подсознательного. Когда пытаются заземлить, хочется вырваться и улететь, и жить свободно, как птица.
Мне хотелось бы, чтобы у меня была лёгкая рука… не знаю, получится ли это.

Хотя, в какой-то мере, мне просто не хватает опыта и мастерства. Ведь я ещё только учусь. И снова, и снова пишу змей.

13.03.01 На работе часто приходится писать лица на штофах, расписывая фгурки послов, бояр, снежных королев. Интересно, что глаза, которые, как известно, являются зеркалом души, получаются разными – в зависимости от настроения художника. Это совсем не значит, что художник специально вырисовывает глаза серь-ёзные или весёлые, грустные или кокетливые, - они получаются сами собой с каким-то определённым выражением, и уже констатируешь факт: да, сегодня глаза вышли грустные. И не обманешь сам себя – значит, и настроение соответствующее, даже если не очень его в себе чувствуешь. Вот были грустные бояре – шестеро, а теперь вот четыре грустных снежных королевы. Надо ли исправлять такие глаза, такие лица на весёлые или равнодушные? Не знаю. Человек многолик в своих душевных проявлениях, и такое выражение лица вряд ли повредит фигурке человека: ведь выражение красивого грустного лица – очень одухотворённое и заставляет задуматься заглянувшего в эти глаза. Разве это плохо?
Может быть, такое настроение навеяно ушедшей на днях зимой, утратой зимы, или глубоко прочувствованной, наконец, одинокостью-сиротливостью в личной жизни, утратой иллюзий, подведение итогов ещё одного этапа жизни. И природа во-круг плачет навзрыд: резкий перепад к плюсовой температуре и потому – огромные лужи, снег стаял почти весь, с крыши уже не свисают традиционные сосульки – с них просто течёт, течёт, течёт, капают слёзы, по какой улице ни пройдёшь. Печальное время. Вместо снега идёт дождь – те же слёзы природы, капающие на лица людей. Обнажаются чёрные грязные земли с мусором после таяния снега.

Ещё не хочется снимать зимнюю одежду, к которой я так привыкла; за зиму она стала моей зимней шкуркой, почти приросшей к телу. Отрывать её от себя, расставаться с ней – больно. Да и на что её менять? Всё лёгкое, что у меня есть из одежды, давно вышло из моды. Я – незапасливая. Ну да ладно, что-нибудь придумаем.

Все говорили зимой: «Скорей бы весна! Весны, весны хотим!» вот теперь вам весна, получите. Нет ни солнышка, ни неба голубого, а только грязь, усталость и слёзы в сырой темноте.

А как хочется счастья! Всё-таки хочется верить, что оно – придёт.

18.03.01 Думала вчера о двух картинах, одной, которую купила, и другой, что теперь на этом же месте в художественном салоне висит – того же художника В. Зеньковского. Вторая картина слабее, выдержана в сиренево-фиолетовых тонах, сим-волы какие-то, божок индийский-буддийский (?) и тоже девушка: но не ясная, а как-то фрагментами – вся изломанная, в серых пятнах, и целое из них никак не складывается. Хаос вместо девушки, будто огромная сила смяла её в бесформенное, только кое-где куски угловатые остались жёсткие (и потому не поддались). Эта картина мягче, жалостливее, но тоже близка. Что за состояние души было у художника, когда он её писал?

Девушка-продавец: «Художник не должен повторяться». «И её кто-то купит, не видя ту, вашу». Вторая в квартире смотрелась бы мягче, чем та, которую я купила. Но эту фрагментарность, мягкую бесформенность и угловатость одновременно в душе я и сама имею и стремлюсь от неё избавиться и придти к ясности – той, что на первой картине, и к цельности, и к энергетике такой – сильной (пульсирующему глубоко-синему цвету).

Думала, сравнивала, и получилось: мягкость от силы и тихость от слабости. Это я.
__________________________

Девушка на работе принесла газету – женский гороскоп, про знаки зодиака. С удивлением узнала, что для Овнов чем больше дома герани на окнах, тем спокойнее и счастливее, гармоничнее домашняя жизнь. Так хочется счастья. Что попросила у всех принести мне отростки герани разного цвета, и посажу их дома, когда они дадут корешки в банке с водой.

Дома у нас есть одна герань – белая, называется «невеста», но она - не цветёт. В хорошей земле она бурно растёт только – «жирует». Почему, чтобы герань расцвела, её нужно пересаживать в бедную, истощённую землю (ведь ей там будет трудно – питательных веществ не хватать будет!)? Вопрос.

А про розовую герань написано так: если избранник подарит мне горшок с розовой цветущей геранью, то семейная жизнь с ним сложится счастливо, и будем мы «не разлей-вода» жить вместе всю жизнь и любить друг друга. В шутку изобретала способы, как это сделать, - получался смех. Сквозь слёзы (внутренние).


___________________________

Месяц назад купила игрушку – большого ярко-голубого пластмассового ослика на оранжевых колёсиках. Достала из пакета дома, на этикетке, вложенной внутрь пакета, написано чёрным по белому: «Козлик. Игрушка для детей от 3-х лет». И старше, я полагаю. Так что для меня как раз подойдёт по возрасту. Купила его – себе.

Такой ослик уже был у нас. Когда сын был маленьким, - возил тогда ослика за собой на верёвочке по парку. Но когда Рома вырос, я подарила ослика подруге из Ленинграда, у которой в это время родился ребёнок.

А теперь - шла мимо прилавка на улице и увидела: продаётся мой любимый, дорогой ослик. Ослик из прошлого. Сердцем потянулась к нему и – купила. Это он, тот же самый, ничуть не изменившийся замечательный ослик с кроткими большими, всё понимающими, чуть грустными мудрыми чёрными глазами, с чёлкой наподобие «сес-сон» и немного нелепыми, трогательными ушами, с узорчатой спинкой и хвостиком кисточкой. А ведь прошло больше десяти лет!

Теперь он со мной, в моей комнате, и я немножко счастливее от этого, и как долго мы были разлучены друг с другом. Ослик помогает мне своим всё понимающим молчанием и беззащитными – и потому обезоруживающими – плавными очертаниями, по-доброму сглаживающими мои переживания, и позволяет почувствовать живущее где-то глубоко внутри меня детство.